В. Строгальщиков - Слой

При знакомстве Лузгин представился по имени — Володя, но было неловко обращаться к нему так, без отчества.

— А вы, Владимир, — Слесаренко нашел компромиссно-уважительную форму обращения, — вы сами где живете?

— Я в панелях живу, — ответил Лузгин. — Правда, в новых панелях. Вот вы, Виктор Александрович, строитель, насколько мне известно?

— Был строителем, да.

— Тогда ответьте мне на один вопрос: почему у нас такой интересный железобетон — гвоздь не вбить, а кусками отваливается?

— Ну, тут масса факторов…

— Когда говорят «масса факторов», значит, точного ответа не знают. Или его вовсе нет.

Наверное, Лузгин уловил перемену в лице Виктора Александровича, потому что примирительно поднял ладони и добавил:

— Не хотел вас обидеть, поверьте. Привычка профессионального репортера: если хочешь разговорить собеседника, возьми его же реплику, разверни на сто восемьдесят градусов и ему же воткни в… пардон.

— Вас этому где-нибудь учили? — поинтересовался Слесаренко.

— Сейчас, говорят, стали учить, а раньше на журфаках больше на историю КПСС налегали. Нет, есть, конечно, несколько приемов: где сам придумал, где вычитал, где у других подсмотрел. Но, в общем-то, это не главное. Есть у ведущего искренний интерес к собеседнику — передача получится, если нет — как не выпендривайся, скука сплошная. Вот мой приятель Витя Зайцев: весь в бороде запрятан, но в глазах всё читается.

— Что было для вас самым трудным на телевидении?

— Как-то вы уж очень профессионально спрашиваете, Виктор Александрович, — подозрительно покосился на Слесаренко журналист. — Академию общественных наук при ЦК КПСС заканчивали или в народном суде заседать приходилось?

— Заседать приходилось, а от академии Бог оградил. Хотя по друзьям знаю: два года пожить в Москве вольной студенческой жизнью — это подарок взрослому человеку.

— Я потом у вас про суд поспрашиваю, ладно? — Лузгин посмотрел на бутылку, но руки не протянул. — Самым трудным было перестать корчить из себя ведущего. Когда начал вести себя и говорить на экране так, как в жизни, сразу всё изменилось. И работать легче стало и интересней.

— Я видел вас в рекламных передачах…

— Ну, это вообще порнография, — замахал руками Лузгин. — Там сплошная клоунада.

— Зато весь город о вас говорил.

— Любит наш русский народ шутов и юродивых… Вот только зря он за них на выборах голосует.

— Вам не предлагали куда-нибудь баллотироваться?

— Еще как предлагали.

— Почему отказались, если не секрет?

— Вам правду сказать или что поприличнее?

— Лучше правду.

— Тогда не скажу, еще обидитесь.

— Ну почему же?..

— Обидитесь, обидитесь… Вы, чиновники, народ шибко обидчивый. Особенно когда вам правду говорят.

— А вы полагаете, что знаете правду? — спросил Виктор Александрович.

— Правды не знает никто, — торжественно изрек Лузгин, и прозвучало так: никто не знает, а он, Лузгин, знает доподлинно. «Поплыл», — решил Слесаренко и не стал спорить.

— Вот вы взятки берете?

— Я? — удивился вопросу Виктор Александрович.

— Ну да, именно вы.

— Нет, не беру.

— А предлагали?

— Предлагали.

— Значит, мало предлагали, — тем же раздражающим тоном произнес журналист. — Вот скажите мне откровенно: есть ли какой-то предел, какая-то сумма, на которой и честный человек ломается?

— Есть, — ответил Слесаренко. — Но мне еще такой не предлагали. — И засмеялся, как бы переводя сказанное в шутку, но Лузгин этого паса не принял, посмотрел на Виктора Александровича серьезно и почти трезво и сказал:

— Спасибо.

В дверях появился Кротов с бруском радиотелефона в руке.

— Вы хотели позвонить, Виктор Александрович?

— Да, благодарю.

Банкир объяснил, что и как нажимать в телефоне, работавшем, как рация, в режиме «прием — передача». Слесаренко набрал домашний номер. Трубку сняла жена, голос ее звучал скорее недоуменно, чем настороженно, и Виктор Александрович стал городить ей что-то про строителей, ранний завтрашний привоз стройматериалов… Связь в одну сторону — говоришь или слушаешь — сбивала с толку, разговор получался рваный, и Слесаренко вдруг сказал жене про свой визит к банкиру, назвал «кумира» Лузгина. Голос жены сразу поменялся, в нем проснулся интерес, и Виктору Александровичу стало неприятно, что не его деловая аргументация, не его забота об их будущем доме подействовали на жену, а это касательное упоминание местной знаменитости. Закончив разговор, Слесаренко отжал нужную кнопку и сказал: