В. Строгальщиков - Слой

Потом депутат куда-то увел толстого, а они втроем — Лузгин, банкир и бородатый парень по имени Юра — пересели за большой стол. Юра достал из хозяйственной на вид сумки какие-то брошюры, сшитые компьютерные распечатки, несколько луньковских фотографий. Лузгин всё так же заторможенно и отстраненно созерцал происходящее, пока бородатый Юра не постучал авторучкой по столу.

— Э, очнитесь, Владимир Васильевич! Пора начинать работать.

Лузгин встряхнулся, забормотал извинительное.

— Выборами никогда не занимались? — спросил Юра. Кротов с Лузгиным замотали головами. — Тогда начнем с самого главного и самого простого…

Бородатый принялся говорить, листать бумаги, показывать схемы и диаграммы. Кротов все чаще поглядывал на Лузгина, словно ждал от него определенного сигнала или хотя бы слова, но Лузгин только кивал бородатому и делал вид, что смотрит и слушает.

Он еще не до конца понял, что произошло и что происходит, но снова, как тогда, когда отдал деньги Светлане (не забыть договориться с Кротовым насчет машины на субботу!), появилось ощущение, что прыгнул в воду или его столкнули.

— …Главная цель любой предвыборной кампании, — говорил тем временем Юра, — убедить избирателей голосовать именно за нашего кандидата. И совсем не нужно доказывать публике правильность его программы, надо заставить людей просто поверить ему. Понимаете, улавливаете смысл? Никто в России еще не голосует головой, голосуют или сердцем, или брюхом, или просто назло существующей власти. Конечно же, у нашего кандидата есть своя программа, но вы, Володя, на ней не зацикливайтесь. Программа будет меняться, переверстываться — это не ваша забота. Ваша забота в другом: вы должны слепить за лето и осень образ Лунькова как будущего губернатора. Вы должны придумать его, понятно?

— Не совсем, — ответил Лузгин, не без усилия вступая в разговор. — Луньков же реально существует, он живой, он ходит, говорит, его уже многие знают — таким, какой он есть. И тут мы придумываем какого-то нового человека.

— Не торопитесь, Володя. Вы неправильно поняли свою задачу. Никто и не собирается лепить из Бонифатьича генерала Лебедя или интеллектуала Явлинского областного масштаба. Сложность и прелесть ситуации как раз и состоит в том, чтобы не ломать Лунькова, не перестраивать его, а взять таким, какой он есть — ваша фраза, — разложить его, так сказать, по полочкам, а затем усилить, подчеркнуть все его положительные качества — а они, поверьте, наличествуют, он интересный человек, — а отрицательные черты осмыслить и подать избирателю под другим углом зрения.

— Это каким же образом? — подал реплику Кротов.

— Вполне определенным образом, — терпеливо ответил Юра. — Вот задайте мне любой вопрос о нашем кандидате, назовите мне его любую отрицательную черту.

Лузгин помолчал и сказал:

— Хам.

— Отлично! — Бородатый потер ладони от предвкушаемого удовольствия. — Хам, значит? А я вам так отвечу: привык всем говорить правду в глаза, вот его хамом и называют те, кому его правда опасна.

— Демагог, — сказал Лузгин.

— Это не аргумент, — Юра сделал отметающий жест. — Что-нибудь ближе, доходчивей… Любого, кто откроет рот, можно назвать демагогом.

— Обманщик, — сказал Кротов.

— Замечательно! Ну, развивайте вашу мысль!

— Рвался в Думу, обещал отстаивать там интересы земляков, а теперь, и года не прошло, рвется обратно в область. Чего он сделал-то за год для тюменцев? Ни хрена не сделал!

— Вы абсолютно правы!

— Да его и в Думе-то никто всерьез не принимает, по-моему, — сказал Лузгин. — Ни в один серьезный комитет не взяли, а суетился, говорят, предлагал себя.

— Обладаете, однако, информацией, — поиграл бровями москвич. — Достойно похвалы. А теперь слушайте ответ. Да, наш герой искренне хотел послужить в Думе на благо земляков, но, увидев эти московские разборки, эту драку за думские кресла, эту абсолютную оторванность купленных мафией депутатов от нужд и чаяний народа, он понял, что столица — это гнойный нарыв на теле многострадальной России, это тысячи и тысячи присосавшихся чиновников, и он решил вернуться на родину, чтобы здесь, в чистой русской глубинке, сплотить земляков, сплотить сибирские регионы и возглавить новый очистительный поход на Москву и смести с лица родной земли всю эту коррумпированную, зажравшуюся нечисть. Ну как, красиво я излагаю?

— Красиво, — согласился Лузгин. — Как по писаному.

— Вот вам отправная точка. А теперь о местной ситуации. Луньков возвращается в область и убеждается в том, что вся тюменская знать и её пахан Рокецкий есть ставленники проклятой Москвы, её рабы, мечтающие лишь об одном: как по головам несчастных тюменцев пробраться на хлебное место в столице и уже оттуда душить область, продолжать грабить ее в угоду кремлевским князьям. Похоже на правду? И далее: возвратившийся в область Луньков чувствует в ней себя партизаном. Прекрасный образ, согласитесь! Партизан в родном краю! Ему не дают слова, пресса вся куплена-перекуплена Рокецким, в городах и районах подчиненное губернатору начальство срывает ему встречи с людьми, устраивает провокации, обливает грязью. И тогда он объявляет Рокецкому партизанскую войну! Издает свою подпольную газету…