В. Строгальщиков - Стыд

И вот явился первый гость, пусть не совсем к Лузгину, однако же — с его подачи. На заседании оргкомитета, проходившем традиционно во вторник, которое вместо отставленного Иванова вел новый «вице» Слесаренко, — вел уверенно, тактично, без надоевшего всем ивановского сплошного недовольства, — старик и Слесаренко сидели рядом, тихо переговаривались, склоняя головы друг к другу, после заседания оба отошли в угол комнаты и там продолжили, приятельски улыбаясь. Лузгин собрал свои бумаги; они со стариком должны были еще пересмотреть варианты юбилейной эмблемы и главного слогана мероприятия, предложенные нефтепромовским дизайнером, и тут Слесаренко сделал рукой приглашающий жест. Лузгин приблизился под слегка вопросительным взглядом тестя, Слесаренко все той же приглашающе отставленной рукой подвинул его ближе и сказал, что вот-де встретил старого знакомого, когда-то работали вместе, и хорошо работали, есть что вспомнить, так что хотелось бы и в гостях побывать, но вот не знает, как Иван Степанович к этому отнесется. Старик сказал, что — хорошо, он и сам приглашает, можно в воскресенье, как раз на католическое Рождество, и спросил, усмехаясь, не заделался ли Виктор Александрович в своей Америке католиком, а хуже — протестантом. «Нет, не заделался», — тоже улыбаясь, ответил Слесаренко.

По такому случаю накрыли стол в гостиной, с водкой и виски «Джек Дэниеле» — для «иностранца». Лузгин смотался в магазин и прикупил себе два фанфырика безалкогольного пива: он не хотел кивать по-ослиному, когда другие будут чокаться, а чокаться томатным соком представлялось ему непристойным.

Открыв дверь на бляканье звонка, Лузгин увидел улыбающегося начальника с цветами; коробку торта и тяжелый с виду полиэтиленовый пакет держали за его спиной два охранника, третий маячил ниже на лестничной площадке. Слесаренко едва не протянул машинально цветы Лузгину, но тот вовремя распахнул дверь пошире и отступил в сторону, пропуская Слесаренко к старику, уже входившему из комнаты в широкий коридор, как бы в приятном удивлении разводя ладони.

Старик вышел к гостю в белой рубашке без галстука и синем тонком джемпере, весьма к его лицу и седине, и даже в туфлях. Лузгин был в джинсах, но приличных, и тоже надел белую рубашку. Нина Никитична, накрыв стол, пошла к себе наверх: старик сказал, что дальше сам управится, а если что, позовет. На повороте лестницы, привычно в этом месте переведя дух, теща еще раз косо прошлась взглядом по двум большим бутылкам на столе.

Гость церемонно осматривался, оценивающе кивал головой, затем потупил взор и скромно произнес: «Неплохо, знаете ли, неплохо», — и старик довольно сморщился. На боковой стене в работающем плоском телевизоре мелькали кадры и долдонил звук, старик поднял было из кресла пульт, но гость сказал: «Не надо, подождите».

Передавали новости про взрыв. Собственно, новостей как таковых не было, жевали всем уже известное: двадцать два года, бывший студент, отчисленный за неуспеваемость, из семьи нефтяника, получающего ныне пособие по безработице. Неудачная любовь, больная психика, в детстве убегал из дома, взорвал себя рядом с любимой… Настоящая новость была лишь одна: после старого Нового года «Империал» опять откроет двери, там полным ходом шел ремонт.

— Ну, вот и мы дожили, — произнес гость и посмотрел на стол.

Из своих собственных источников (коих был один, и звался он Сорокин) Лузгин знал, что парень учился хорошо, отчислен был за неуплату, работал в «Империале» разносчиком напитков, — вот почему не обыскали, прошел через «служебку», — и с девушкой все было хорошо, предполагали пожениться в марте. И не было ее в тот вечер в казино, она вообще никогда туда не ходила. Но об этом по телевизору не говорили. Как и о том, что той же ночью неведомые (даже Сорокину) вооруженные бандиты на машине промчались по цыганскому поселку на окраине, стреляя в обе стороны из автоматов, убив троих и ранив одного. И что на двух квартирах, известных по нарконаводке, одновременно произошли поджоги, но там никто не пострадал, даже соседнее жилье — быстро потушили, потому что звонки на «911» странным образом поступили с упреждением. Ничего этого не было в городской прессе, подписавшей недавно, вместе с прессой центральной, знаменитую медиаконцепцию Золмана-Бейкера «Не навреди!».

Старик выключил телевизор.

— Не так, как в Бостоне, конечно, — проговорил он, приглашающе кивнув на сервированный стол.

— И это очень хорошо, — отвечал гость, садясь и потирая руки.