Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

Тем летом встреча двух женщин не состоялась по банальнейшей причине: Юли не оказалось в городе.

Часть вторая

Изумрудные слёзы

Глава пятнадцатая

Вскоре Наташа уехала в Париж, на очередной курс лечения, а почти сразу по возвращении появился тот мужик в электричке с сакраментальным «кто ты такая есть». Теперь звонок Юле вышел из категории «хорошо бы» и стал насущной необходимостью — Наташе требовалась помощь. Чтобы не нарваться на Германа, она позвонила на редакционный телефон. Юля определённо обрадовалась неожиданному появлению давнишней знакомой. Если бы речь шла о любом другом человеке, реплики в том коротком телефонном разговоре могли бы показаться чересчур сдержанными, даже сухими, но применительно к Юлии они являли собой предел эмоциональной открытости.

— Мне нужен твой совет. Конечно, хорошо бы увидеться, поговорить, но я сейчас нахожусь в Ленинграде, и не скоро сумею к вам выбраться. — В тот раз звонила она, действительно, из Ленинграда, а вот насчёт того, что у неё лучше получилось бы объясниться при личной встрече, Наташа сказала из вежливости. Она понимала, что, как выразились бы в девятнадцатом веке, довериться бумаге ей будет неизмеримо легче, а, будь иначе, ей ничего не стоило махнуть в Загряжск. — Юля, могу я послать письмо и пребывать в уверенности, что кроме тебя его не прочтёт ни одна живая душа? — Она не произнесла имени Юлиного мужа, хотя, прежде всего, имела в виду именно его — меньше всего ей хотелось, чтобы до Серёжи дошла хоть какая-то информация про её не слишком удачную жизнь. Юля, всегда отличавшаяся понятливостью, ответила, что, если Наташа не хочет, чтобы у Германа возникли вопросы — почерк, имя на конверте — пусть напишет на её абонентский ящик.

Наташа мучилась над письмом около двух недель, могла бы и дольше, если бы однажды не сказала себе: «Ладно, пусть останется так, иначе я не закончу его никогда». Вначале она подробно описывала всё, что происходило с ней с того злополучного лета, когда она бросила учёбу в загряжском институте, потом оставила только свои нынешние переживания, а листы с изложением сочинской эпопеи порвала на мелкие клочки — чтобы ничей самый случайный взгляд на них не упал; затем, придя к выводу, что если она не объяснит ситуацию в целом, то новая проблема, обозначенная ею как деперсонализация, будет выглядеть обычной дамской истерикой. Наташа вновь принялась за тягостный рассказ о том, что с ней произошло в Сочи, не вдаваясь на этот раз в эмоциональный ряд, лишь сухо перечисляя факты.

Едва опустив письмо, она начала сомневаться, не зря ли обратилась с пространной исповедью к бывшей даже не подруге, скорее, знакомой. Их пути разошлись больше десяти лет назад, и разошлись кардинально, и глупо надеяться, что Астаховой есть до неё дело, накручивала себя Наташа. Вскоре сомнения перешли в горькую ясность: она неудачница по всем фронтам, и не ей ждать понимания от успешной женщины, имеющей всё, чего лишена она сама: Юля жена, мать, состоявшийся в профессии человек. С каждым днём ей становилось всё тягостней, хорошо ещё, что Юлин ответ не заставил себя ждать, не то она могла бы по-настоящему разболеться.

В письме Наташа нашла и тепло, и практическую помощь.

«Всё правильно, — писала Юля, — когда твои физические проблемы остались позади, на первый план вышло до поры тобой не осознаваемое: ты не можешь простить себя, а, стало быть, и принять. Если дед и доктор в один голос уверяют, что перемены в твоей внешности совершенно незначительны, значит, так оно и есть. Да хоть бы они и были заметными, сами по себе они не могли привести к утрате ощущения себя. Одна моя московская коллега, подцепив молодого любовника, перекроила себе лицо в лондонской клинике, и — ничего, никаких проблем с самоидентификацией. Нет, милая моя Наташа, тут другое. Вот ты боишься, что Сергей узнает о твоих бедах — а почему? Его часть вины за всё случившееся уж никак не меньше твоей, а ты взяла на себя всю вину, целиком. При таком раскладе себя простить сложно: твоей вины получилось слишком много. Раздели её с Сергеем. Прости сначала его — другого простить легче, чем саму себя, а с тем, что останется, со временем разберёшься. Во всяком случае, с этим остатком уже будет можно смотреть в зеркало и не бояться обнаружить там чудовище.

Сергея тебе простить будет несложно, особенно если узнаешь, что он уже наказан. Если тебе скажут — а когда ты объявишься в Загряжске, скажут непременно, найдутся добрые люди, — что у него с Оксаной сложилась прекрасная семья, не верь. Оксана и есть его наказание. У моего Герки к жене друга только одна претензия, но с мужской точки зрения очень существенная: её внешность. Ты же знаешь, что и вообще-то для мужиков этот пункт стоит во главе стола, а уж для таких эстетов, как Герка с Сергеем, в особенности. А в остальном Оксана полный комплект достоинств: и добрая она, и домашняя, и заботливая, и хозяйственная, а самое главное — мужа безумно любит. Но я хорошо изучила эту дамочку, и знаю точно, что всё это, мягко говоря, не совсем верно. Тебе, возможно, будет неприятно узнать, что изредка у нас случаются общие застолья — ничего не попишешь, раз мужья дружат, и жёнам нужно изображать приятельство. Так что моё мнение об Оксане не умозрительно, а выведено из непосредственных наблюдений.