Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

Свой ответ Юле она выстраивала, стараясь выдерживать тон, не обязывающий подругу к встречной откровенности, но всё же высказала просившееся наружу: «Догадываюсь, что в твоей жизни произошло нечто такое, что делает наше с тобой знакомство даже не то чтобы неслучайным, а вполне закономерным. Мне кажется, что многое из того, что ты адресовала мне, в определённой степени относится к тебе самой». В своём коротком ответном письме Юля обошла тему их схожести, и Наташа поняла, что поставила себя в дурацкое положение: перешла укреплённую границу личной Юлиной территории. Они ещё обменялись парой коротеньких писем, а предложить личную встречу Наташа пока не решилась, полагая, что её непрошенное вторжение в терра инкогнита чужой жизни исключает непосредственное общение, во всяком случае, на ближайшее время.

Однако просьба Батурлина познакомить его с кем-то из друзей заставила Наташу перешагнуть барьер неловкости, и она позвонила Юле. Сейчас Наташе предстояло свести вместе ту, которая одним письмом вытащила её из отчаяния и того, кто соединился для неё со словом «надежда». Приглашать в дом замужнюю женщину одну, без супруга, она посчитала дурным тоном, а на то, чтобы обнаружить себя для Германа, а, значит, и для Сергея, решиться не могла. Наташа придумала совместную с Батурлиным и Юлей поездку на дачу, тем более, что, действительно, пришла пора проведать Маняшу, пополнить её запас продуктов, и привезти домой поздних овощей с дачного огорода.

Батурлин, услышав, что на даче постоянно живёт племянница Ивана Антоновича, которую зовут Мария Петровна, удивлённо спросил:

— Ужель та самая Маняша? Это она ребёнком вместе с Иваном Антоновичем и Ольгой Оболенской жила на Алтае?

— Совершенно верно, сегодня вы увидите ту самую Маняшу, про которую много слышали.

— Но ведь с племянницей вашего деда произошло что-то такое, о чём Иван Антонович ни думать, ни говорить не может.

— Произошло. Но дед простил Маняшу. И бабушка Оля простила.

— Что-то связанное с отречением от неблагонадёжных родителей, практиковавшимся здесь в тридцатые годы?

— Как вы догадались? — изумилась Наташа. — Она подписала всё, на чём настаивал комсомолец-муж. Но это не спасло Маняшу, она отправилась в лагерь вслед за бабушкой Олей. На воле у неё осталась крошечная дочь, а когда комсомолец-муж ушёл на фронт, девочку отдали в детский дом. Потом, комсомолец попал в плен, её переместили в настоящий ад — в лагерь для детей врагов народа. Выпустили Маняшу и бабушку Олю из ГУЛАГа почти одновременно, вскоре после окончания войны. Дед мне говорил: «Если бы ты видела, как разно встретились с волей эти две женщины! Оля надорвала на лесоповале сердце, если чуть ускоряла шаг, тут же начинала задыхаться, но радовалась каждому дню свободы, была счастлива тем, что может обнять нас с Лизонькой, матерью твоей. А Маняшу мы далеко не сразу подвигли заняться поисками дочери — она была раздавлена лагерем».

— Ваш дед простил Маняшу, отчего же она живёт не в его доме, а на даче?

— Дед-то простил, да она сама себя не простила.

— А её дочь? Почему они не вместе?

— Не сложились у них отношения. Дочь не сумела простить Маняше того, что целых пять лет по выходе из лагеря мать не забирала её к себе.

Они уже подъехали к месту, где их поджидала Юля, которую они должны были «подобрать» по пути на дачу, так что хоть Наташа и заметила, что Владимир Николаевич опять помрачнел, но не успела поинтересоваться, чем же именно она не угодила в этот раз. А вскоре и спрашивать ни о чём не понадобилось: Батурлин, очарованный Юлей, держался непринуждённо и любезно. Впрочем, Наташа уже имела возможность убедиться, что граф, когда захочет, может быть приятнейшим собеседником.

В тот день её удивил другой человек — Юля, которую она никогда раньше не знала такой распахнутой, такой тёплой. Нет, Юля не болтала без умолку, она произнесла едва ли больше десятка фраз, и улыбка её была не из категории «чииз», а, скорее, отсветом улыбки, и, тем не менее, Юлину нежность смогла ощутить не только она, но и Батурлин.

— Натали, ваша подруга совершенно прелестное создание, тонкое и грациозное. Она хорошо пришлась бы в Париже, — оживлённо говорил Батурлин по возвращении на улицу Гоголя.

А Юля, воспользовавшись краткой отлучкой графа, сказала:

— Ты хотела получить от меня два отзыва: о нём отдельно и о нём применительно к тебе. По первому пункту: фешенебельный мужчина, как когда-то говаривал один мой приятель с курса.