Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

Юрчик весь вечер внимательно наблюдал за Михаилом Шолоховым и его нынешней женой. Парень действительно был застенчив, и это, пожалуй, была его самая яркая характеристика. Он был не из красавцев, но довольно-таки приятной наружности, манер мягких, с женой предупредителен. Говорил Михаил Шолохов со своей половиной мало, но он вообще всё больше молчал, а его жена, кажется, и рта за весь вечер не раскрыла. «Ему, наверное, для душевного комфорта такая вот молчунья и замухрышка нужна была. Валерия за словом в карман не полезет, да и красотка ещё та, вот Мишаня и гневался — сам-то он ни рыба ни мясо. В глазах новой жены он, наверное, почти светский лев — та вообще ни ступить, ни молвить не умеет». Присмотревшись к женщине, сменившей его подругу возле Михаила Шолохова, Юрчик открыл, что, если бы не утолщенный кончик носа, она была бы очень и очень миленькой. «Делов-то! В Москве, говорят, такие бульбочки на раз убирают. Вжик! — и очаровашка вместо кикиморы».

Ближе к концу празднества произошёл небольшой застольный инцидент. Миша Шолохов, видимо, осмелев от выпитого, принялся пространно о чём-то разглагольствовать. Разгулявшейся компании Мишино занудство в кайф не пошло, его бесцеремонно перебили и продолжили пустой весёлый трёп. А неудачливый спичмейкер молчал, надувался и краснел. Юрчику скоро наскучило любоваться переливами багрянца на Мишином лице, а когда он через какое-то время поискал его глазами, увидел, что тот, приобняв за плечи свою очаровашку с бульбочкой, углубляется в парк — дело происходило летом, в открытом кафе.

Стараясь не выходить на освещённую фонарями часть аллеи, Юрчик последовал за четой Шолоховых. Вдруг застенчивый Миша, резким движением убрав руку с плеч жены, с силой ткнул её в спину. Женщина едва не упала лицом в землю, выпрямилась, и получила следующий тычок. «По одному и тому же месту тычет, гад, — подумал Юрчик, — чтобы, значит, лучше прочувствовала мужнину руку». Они остановились, мужчина что-то негромко говорил, женщина плакала, закрыв лицо ладонями и содрогаясь всем телом. Юрчик подкрался как можно ближе, чтобы слышать, что интеллигентный хмырь втирает жене. Он увидел, что Шолохов с силой отвёл руки жены от лица, а дальше произошло что-то уж совсем невообразимое: указательным и средним пальцами он зажал кончик носа любимой и с силой дёрнул, да так, что не только голову её пригнул, она вся согнулась, хватаясь за руку супруга, видимо, чтобы хоть как-то смягчить болезненность процедуры.

— Я всё видел. — Юрчик вышел из укрытия. — Ты сначала толкал женщину, потом сделал ей «сливу». Я-то думал, твоя жена гримом намазалась, чтобы нос меньше казался, а она синеву скрывала. Выходит, её нос — не дефект внешности, а дефект выбора спутника жизни?

— Шёл бы отсюда, парень, — сказал Михаил Шолохов, засунув руки в карманы брюк и без тени смущения глядя Юрчику в лицо.

— Набью тебе морду, и уйду. Только вот ведь незадача: моя высокая этика не позволяет мне бить человека по лицу, если у того руки в карманах. Я тебе кое-что обидное скажу, ты ручки из карманов вынешь, в кулачки сожмёшь, вот тут-то я тебе и врежу от всей души. Слушай обидное: ты никому не интересное ничтожество. Но, в очередной раз в этом убеждаясь, ты делаешь неправильные выводы. Нужно бы тебе так думать, что ты говно, а ты думаешь, кого бы вместо себя говном сделать. Понятное дело, что с мужиками разобраться — с чего это они тебя заткнули? — очко у тебя заиграет. А вот с женщиной ты орёл. При чём тут женщина-то? — сам подумай, Мишаня. Ведь говно же ты, а не она.

Мужчина, обозначенный говном, постоял-постоял, и, не вынимая рук из карманов, гордо пошёл прочь. Юрчик решил, что высокая этика вполне допускает пинок под зад человеку, держащему руки в карманах, и тут же осуществил это деяние. Мужчина упал, торопливо поднялся и, не оборачиваясь, поспешил по своим делам. Юрчику почему-то было важно знать, побежит ли женщина за своим мучителем, примется ли утешать, оказывать моральную поддержку. Женщина пошла в другую сторону.

«Может быть, сегодня я совершил первое в жизни доброе дело, — думал Юрчик. — Пусть невзначай, но я дал понять Мишуткиной жене, что нельзя позволять обращаться с собой как с девочкой для битья. Может быть, она сирота, может быть, ей жить негде, но Лерка! — она-то с какого перепугу прогибалась под это чмо? Она же не безответная, не зашуганная. Она-то чего?! »

Нет, решил Юрчик, в этом деле без поллитры не разобраться, и повернул в сторону покинутого застолья. Он уже принял на грудь водочки, уже ухватил вилкой малосольный огурчик, и тут вспомнил, что, когда он однажды, играя, хотел потеребить Леру за нос, та отбросила его руку и, чуть ли не с ненавистью глядя на него, заявила: «Никогда не прикасайся к моему носу! Я этого терпеть не могу». Неужели этот гад и с ней такую развлекуху устраивал?! — Юрчик замер, не донеся огурец до рта. Необходимо было срочно выяснить, что заставляло его подругу целых три года счастливого брака с Мишей терпеть боль и унижение. Юрчик, презрев Лерин запрет на неурочные визиты, тем более в состоянии крепкого подпития, тем более без предварительного созвона, тем более за полночь, направился к ней домой, не забыв про посошок на дорожку.