Майкл Чабон - Лунный свет

Тем вечером в «Букс & Букс», подняв глаза на втором отмеченном слове, я увидел красивую женщину у двери, выходящей на угол Салседо-стрит и Арагон-авеню. Женщина смотрела на меня благожелательно и в то же время оценивающе. У нее были внимательные глаза, не теплые, но и не ледяные, не сентиментальные, но и не жесткие. Глаза художника, подумал я. Седые волосы с редкими темными прядками были собраны сзади в небрежный пучок, загорелое лицо обращало на себя внимание эффектными скулами и носом. Дед из-за скул сравнивал ее с Кэтрин Хепберн, но я бы скорее вспомнил другую актрису, Анжелику Хьюстон. На слове номер три, когда я вновь поднял голову, женщины там уже не было. Для меня это была некоторая душевная травма.

Она не появилась больше ни во время чтения, ни позже, когда я раздавал автографы немногочисленным желающим. Я выслушал, какой кошмар был у бабушки с зубами. Выслушал, как донимало дедово внимание к мелочам, когда хочешь, по сути, сделать «римскую свечу», которая взлетит достаточно высоко и не взорвется. Принял несколько запоздалых соболезнований. Затем распрощался с Митчем Капланом и вышел. Остановился я в гостинице на бульваре Понсе де Леона (скорее перехваленном мотеле), поэтому решил, что дойду пешком. Меньше чем через квартал кто-то тронул меня за локоть, и женский голос произнес:

– Майк.

– Я подумал, что это, возможно, вы, – сказал я.

Мы обменялись рукопожатиями, потом она сказала: «Нет» – и мы обнялись, стоя на тротуаре. У нее была как раз такая фигура, какую любил дед, – песочные часы, но при этом легкая, не грузная. Ее плечи щелкнули, как бельевые прищепки, и на меня пахнуло апельсинами и гвоздикой. Я вспомнил, как дед говорил, что Салли сильно душится «Опиумом».

– Я чуть не струхнула. – Она достала из красной кожаной сумочки в форме рюкзачка бумажный носовой платок и вытерла глаза.

Я тоже попросил себе платок.

– Если бы струхнула, я бы себе не простила, – продолжала она.

– Я думал, вы ушли.

– Я правда ушла. Послушала немного, как вы читаете, ушла и взяла себе чашку кофе.

– Ой.

– Вы хорошо читали, просто я визуал. Не воспринимаю на слух.

– Ясно.

– Если честно, я, наверное, становлюсь немного глуховата. Есть хотите? Может, зайдем куда-нибудь?

Мы нашли ее машину, «Мерседес-280» цвета верблюжьего одеяла. На заднем стекле было наклеено выцветшее хьюлетт-паккардовское разрешение на парковку. В салоне сквозь благоухание «Опиума» пробивались запах испорченной солнцем кожаной обивки и кисловатый душок витаминов. Салли отвезла нас в кубинский ресторан, про который сказала, что это ее любимый, но за разговором она лишь немного поковыряла вилкой свою жареную рыбу. Когда я заказал лечон, она объявила, что тоже возьмет свинину. Однако официант еще не дошел до кухни, как Салли крикнула ему вслед, что все-таки возьмет рыбу.

– В моем детстве у нас дома была кошерная еда, но в следующие пятьдесят лет я ела свинину. И вдруг оказалось, что не могу! Даже ветчину. Вот что это значит?

Я соврал, будто у меня нет никакой гипотезы, но на самом деле нечто похожее случилось под конец жизни с дедом, и мне думалось, что это как-то связано с приближением смерти. Невежливо было бы сказать такое пожилой женщине, с которой мы только что познакомились. Однако в итоге она сказала это сама.

– В окопах атеистов нет, верно? – Она оглядела пластмассовые стены «под кирпич», красные пластиковые столы, ажурные металлические подсвечники. – Наверное, я в окопе.

– По крайней мере, это окоп, где можно взять лечон.

– Как по-вашему, Богу не плевать, что люди едят?

– Я бы надеялся, что у Него есть занятия поинтереснее.

– Ха. Знаешь, на кого ты похож, когда так говоришь?

Она разрезала свою рыбу на аккуратные квадратики. Набрала на вилку бобов и риса, добавила один квадратик рыбы. Потом вдруг со звоном положила вилку. Приготовленная к отправке в рот порция так и осталась нетронутой до конца разговора.

– У меня это была не любовь, – сказала она. – Чисто для протокола.

– Да?

– Может быть, к этому шло. У нас был довольно бурный роман для нашего возраста, насколько я понимаю. Но мы прожили вместе всего полгода.

– Знаю, – ответил я. – Не очень долго.

– В семьдесят два? Как шесть недель в пятнадцать лет. А потом он взял и заболел раком.

– Вы дали ему слишком много счастья. Он не мог этого вынести.

– Это было бы смешно, не будь оно правдой. Ты куришь?

– Пытаюсь бросить.

– Я тоже.

Салли подозвала официанта, протянула ему пятерку и на сносном испанском попросила сбегать в ближайший винный магазин и купить ей пачку «Тру». В конечном счете она согласилась угоститься его «Винстоном».