Майкл Чабон - Лунный свет

Первые годы у деда в столовой стоял нормальный обеденный гарнитур, который, на моей памяти, никогда не использовался. Потом дед избавился от стульев, сдвинул стол к стене и поставил верстак. Салли глядела на упорядоченный хаос пластика и проволоки, на ряды пластмассовых ящичков, каждый с аккуратной наклейкой, на которой было мелко выведено что-нибудь вроде «элероны», «зеркала заднего вида», «втулки».

– Это ты все сделал? – крикнула она.

Ей не удалось скрыть нотку ужаса в голосе. Она ничего не имела против хобби – среди ее знакомых и жителей Фонтана-Виллидж было немало тех, кто занимал досуг каким-нибудь увлечением. Однако глубина и размах дедовой зацикленности на космосе, его маниакальная скрупулезность в деталях так откровенно свидетельствовали об одержимости… Опять-таки, не то чтобы Салли была против одержимости, совсем наоборот. В искусстве, считала она, чем откровенней, тем лучше. В собственной живости она полагалась на одержимость, на спонтанность, чтобы идти дальше, проникать глубже.

(«Думаю, дело было просто в… в ракетах? – сказала она мне. – В их фрейдистском аспекте. Полный дом фаллических символов».)

Но не только. Салли приподняла простыню и увидела модель ЛАВ-1, которую дед закончил за день до их знакомства. Встала на колени, чтобы посмотреть вровень с поверхностью. Попыталась вообразить, что едет на крохотном вездеходе по краю самого северного кратера Луны. Не получилось.

– Как там вафли? – спросил дед.

Он вышел в синем комбинезоне, черных болотниках и огромной розово-зеленой клетчатой панаме, которую потерял, но благодаря Девону обрел снова.

– О нет. – Салли встала и обернулась глянуть, отчего он так громко топает. – Нет, дорогой. На змеиную охоту так не одеваются.

– Правда?

Салли покачала головой:

– Я-то думала, ты все знаешь и умеешь.

Она ненадолго исчезла в гардеробном чуланчике. Там было две палки, по одной с каждой стороны, но левая пустовала: ни одежды, ни даже пустых плечиков. На правой висели рубашки, летние брюки, темно-серый костюм, в котором дед был на бабушкиных похоронах и на всех похоронах с тех пор. До него донесся шутливо-жалостливый вздох, в котором доля шутки была не так уж и велика, и почти сразу – хриплый чаячий хохот Салли. Когда она вышла, в руке у нее была гавайка, которую я подарил деду для прикола, с гологрудыми девицами в разноцветных цветочных гирляндах. Без единого слова Салли протянула ему гавайку на плечиках и хлопковые брюки. Покуда он снимал комбинезон с болотниками и надевал то, что она выбрала ему для змеиной охоты, Салли в гостиной говорила по телефону. Когда дед во второй раз вышел из спальни, она левой рукой держала «Спутник», как череп Йорика, и, глядясь в его зеркальную поверхность (отполированную дедом ценой немалых трудов), поправляла прическу. Она оглядела деда.

– Гораздо лучше. Гораздо функциональней.

Когда она возвращала «Спутник» на место – аккуратно, чтобы не повредить его четыре антенны, – что-то щелкнуло у нее в памяти.

– Я жила тогда в Калифорнии, – сказала она. – С первым мужем. Помню, как-то была вечеринка на улице и, подняв голову, можно было его увидеть: белая точка, словно спешащая звезда. Помнишь, тогда боялись, что это может быть бомба или какое-нибудь оружие. Один придурок убеждал меня с ним переспать, потому что спутник включит лучи смерти и всех нас распылит.

– И что было дальше?

– Он был прав: нас всех распылило.

– Вы видели центральную ступень ракеты, которая тоже оказалась на орбите, – сказал дед. – Если быть совсем точным. Спутник без бинокля было не разглядеть.

– Конечно, будем совсем точными. А это что? – Она наклонилась прочесть табличку. – «Спутник-два». Это в котором была собака?

– Лайка.

– Лайка! Точно. А это? – Она указала на модель спутника, похожего на грубую версию спускаемой капсулы космической эры. – «Луна-три».

– Он сделал первые снимки обратной стороны Луны. Никто до того ее не видел.

– Потому что она темная?

– Это неверное название.

– Надо же.

– Все зависит от того, что называть «темным».

– Безусловно, – ответила Салли. – А теперь поехали охотиться на змею.

Она довезла их до торгового центра на своем «мерседесе». На заводах «Даймлера» и других концернов использовался такой же рабский труд, как в «Миттельверке», и дед не одобрял евреев, которые водят немецкие машины, но автомобиль с его сдвоенными по вертикали фарами и радиатором, похожим на хромированный музыкальный автомат, был очень хорош. Шестицилиндровый двигатель рокотал, как горная река. И вообще, на дворе тысяча девятьсот девяностый год, ему скоро семьдесят пять, не дело помнить старые обиды. Евреи пережили Гитлера, а он пережил фон Брауна.