Елена Иваницкая - Делай, что хочешь

Карло засмотрелся на сокола с филином, но я взялся за письма, и он исчез.

«Твой горячо любящий отец» Любящий отец давно разучился, если когда-нибудь умел, разговаривать с любимым сыном без постоянного раздражения, резкого, как нашатырь. Интонации дружеского одобрения отцу не давались. Письмо было написано словно через силу. Одна строчка начата и вымарана. Но я упорно вчитывался, поворачивая листок под лампой, и разобрал: «Хоть раз в жизни ты, который вечно…» Вместо зачеркнутого значилось – наверное, после совета с матерью: «Ты понимаешь, как я рад был узнать, что мой сын, в которого я всегда верил…» Мать вложила в свое письмо ощутимую сумму крупными купюрами … и еще: она диктовала брату его письмо ко мне, это без сомнения. У самого брата не получилось бы так шутливо-заботливо.

А впрочем, как это говорил Феликс: медом по сердцу.

Что находится в черном пакете, я знал. Вынул чертежную папку, раскрыл – показалась блестящая полупрозрачная бумага. Откидывать ее не стал. Посмотрю вместе с сестрами. Но в пакете лежало еще что-то. Брошюра. С обложки на меня смотрел знакомый фасад. Дядя выставлял свой особняк на международный конкурс архитектурных достижений десятилетия. В брошюру было вложено письмо Старому Медведю, который это достижение строил.

Маленький летящий балкон на втором этаже. Тройное окно. Там комнаты, которые я считал своими. Вдруг словно закружилась голова. Показалось, что с моего отъезда прошло очень, очень много времени. Как будто я здесь давным-давно. Так давно, что надо записать, чтоб не забыть. Глядя на громоздящиеся книги, я взял лист плотной бумаги и начал:

«Герои Бальзака едут в Париж, герои Скотта – на беспокойную границу…»

Остановился за полночь. Не спалось. Вышел на площадь, залитую голубым светом заметно покруглевшего месяца. Стояла мертвая тишина. Нет, живая! Мертвая настает после ужасного известия. Ночь дышала. В серебряно-синей темноте пульсировало что-то, шуршало, шелестело. Пульсировало – это же лягушки! То ли далеко, то ли близко запели колыбельную. Невольно обернулся – где поют? – и на меня выплыл белый воздушный шар. Или огромный ворох цветов повис в воздухе.

Я понял – зацвело дерево над фонтаном. Еще красивее, чем каштаны парижских бульваров. Кисти крупнее, пышнее. Ярко-белые, в сердцевине каждого цветка, похожего разом на колокольчик и на львиный зев, пурпурные или синие брызги, в темноте не разобрать…

За спиной послышалось движение. Карло тоже не спит. Подошел, помолчал, заговорил полушепотом. Примета хорошая – на растущем месяце дело начинать. Карло, что это? Да, красотища. Недели две будет цвести, даже больше. Это трубник. Не может быть. Должно быть другое имя. Почему? Для трубника слишком красиво.

Доброжелательность. Вот как разгадываются удивлявшие меня странности здешнего поведения. За подчеркнуто вежливыми манерами скрывается именно она. Даже и не скрывается. С моей привычкой к регламенту недоброжелательства я, пожалуй, даже отдыхал в неприятных разговорах с Андресом. Язвительная настороженность, схватка самолюбий, подозрительность и ловушки сарказма – мы с ним прошли одинаковую выучку. Как обороняться от доброжелательности и надо ли – пока оставалось вопросом.

Затевая открытие конторы, я не понимал, что делаю. Мне представлялось то самое, что я предпринял бы дома: заказ организаторам торжеств, сумма расходов. Всё.

Здесь же на крыльях – или на цветочном воздушном шаре – прилетела доброжелательная Герти и опустилась посреди комнаты, все еще загроможденной ящиками и книгами. «Спасибо за приглашение, большая честь». Уверяла, что справится, что хозяйкой на открытиях уже бывала. У кого? Получилось ревниво. Она заметила, засмеялась. У Нины, у Нины! А что она открывала, лавочку? Аптеку. Вы идите оформляйте, Марта уже на месте, а я здесь разберусь. Только скажите, какие книги в контору, а какие оставить. Ой, вам Шекспира прислали! А можно «Гамлета» взять? Я еще не читала! Я аккуратно!

Она была – гибкий стебель с белыми цветами, только я пока не мог сообразить, с какими. Может быть – кисть таинственного трубника. Вдруг подумалось: а старшие сестры – другие. Не стебель, а что-то пожестче… Ушел оформлять. Вернувшись, увидел милый стебелек за совещанием с Карло. По-итальянски. Guarda un’po! Да еще и на «ты». Это как понять? Я вмешался. Кто все равно приедет? Il gazettiere. Газетчик. Оказывается, встал вопрос, звать ли репортера. Вы его недолюбливаете? Не то чтобы… а очень своеобразный господин. Где же редакция газеты, почему я не видел? Получил ответ, что не в нашем городе, а в том, до которого я добрался, заблудившись. Тогда – non fara’ in tempo: не успеет. Этот всегда и всюду успевает. Что ж, если пресса сама жаждет, тем лучше. Лишняя реклама.