Светлана Федотова-Ивашкевич - Другая, следующая жизнь

– Вынь стеклянный хуй из рук!

Андрей очнулся.

– Несут какую-то чухню, витают в эмпиреях, – объяснил свои слова таксист, – Ветерана на них нет! Он бы им мозги-то быстро прочистил.

– Что за ветеран, – вяло спросил Андрей. Слова складывались у него в голове с большим трудом, еще больших усилий требовалось, чтобы их произнести, но судьба сейчас даст знак, он это чувствовал.

– Да Ветеран, сосед мой. Мозги хорошо прочищает. У меня племянник заблазнил. Перестал из дому выходить: к чему, говорит, все это. Все равно, говорит, все умрем. Жизнь непознаваема. Так прямо и говорил: непознаваема. Он на философском в универе учился, ну, там и повернулся головой–то. Книжек всяких начитался и того. В мистику ударился, какие-то крючочки в тетрадке рисовал. Мой, говорит, бог – Уильям Блейк. Я это имя хорошо запомнил. Он чуть что – Уильям Блейк. Я, говорит, когда умру, вы мне на могиле напишите: привет Уильяму Блейку. Сестра моя места себе не находила – единственный сын у нее. И тут такая немочь. По врачам его пыталась водить, а те – не наш пациент. Все у него в порядке, а что думает, будто жизнь – говно и жить не стоит, так сейчас таблеточек выпишем, и станет счастлив. А у него поворот реальный: уже и есть перестал. Мы, говорит, люди – плесень. Только планету губим, небо бесполезно коптим. Сестра у меня богатая, магазин держит, одевает его хорошо. Так он взял все свои костюмы в узел завязал, туда же часы дорогие и компьютер сложил, на лодке доехал до середины Камы и выбросил. В общем, кранты полные. Ветеран узнал, давай, говорит, я с ним поговорю. Пришел. Племянник ему час говорит, другой. Мол, он такой тонкий, а мир – толстый. И им не по пути. Уильям Блейк опять же. Ветеран сидит, молчит. На третьем часу Ветеран подошел к нему вплотную и сказал: «Вынь стеклянный хуй из рук». И ушел. И что ты думаешь. Оклемался племянничек-то. В университет вернулся, правда, перевелся на юридический. Женился, двое детей у него. Дом в Нижней Курье достраивает. Вот что значит из эмпирей вовремя вернуться.

– Языком-то не так размашисто надо мотать, – опять обратился он к приемнику.

Андрею показалось, будто в голове открыли форточку и свежий воздух вдруг начал прочищать его мозги. Ему реально стало легче. В голове все пазлы сложились.

Все выходные он подводил баланс. Три трупа. Один белый лист бумаги – объявление войны. Один завод. И неизвестный противник. Мощный, сильный и безжалостный. Но он будет бороться. К черту эмпиреи – все ходим по земле, на всех действует сила притяжения, у всего когда-нибудь найдется объяснение.

Впереди была сложная неделя.

Пройдя круг, жизнь закольцевалась: меня опять везли в казенный дом строгие люди, и вновь в моей жизни была мадам Хасаншина.

Пролетка резво катила по Кунгурской, а два человека с обеих сторон крепко держали меня за руки.

Больше всего мне было жаль Виктора Тимофеевича. Он принарядился по случаю моего первого публичного концерта и пришел с букетом, который так и не смог мне подарить. Перед выступлением он волновался гораздо больше моего: заставил в левый карман положить серебряный пятак и трижды поцеловать сцену. Наверное, он ожидал триумфа, по крайней мере фотосинтеза, а вышел форменный скандал.

Аню тоже было жаль. У нее было лицо, как у ребенка, ехавшего на ярмарку кататься на каруселях, а попавшего на фабрику по выделке кож. Она же ничего не знает обо мне. Нет, я ей, конечно, рассказывала и про детство, и про свою семью, и про тетеньку Турову. Свой пермский период я подавала ей в облегченной интерпретации, без публичного дома и тюрьмы. Для нее у меня был жених, а мой сердитый папа не давал благословения, и потому мне пришлось бежать из дома.

Впоследствии мой жених оказался уже чьим-то мужем, но с этим знанием возвращаться домой было еще хуже.

Мы остановились возле здания бывшей семинарии, и меня прямо-таки поволокли внутрь, хотя я и не сопротивлялась. В кабинете уже находились несколько военных и мадам Хасаншина, которая, увидев меня, возбужденно заколыхалась.

– Точно она. Точно она, ваше высокобла… Простите великодушно, товарищ командир. Только прическу поменяла, а так никаких сомнений. И ведь какая редкая нахалка, посмотрите на нее!

Она удивительно легко соскочила со стула, подскочила ко мне и быстрым, отработанным движением схватила меня за волосы. Голову словно обожгло кипятком. Она с наслаждением стала таскать меня за волосы из стороны в сторону. В комнате было несколько мужчин, все они с интересом следили за нами, и никто не шевельнулся, чтобы за меня заступиться. Только одобрительно зашумели. Что было делать? Я пнула ее острым носком туфли по надкостнице. Этому приемчику меня научила тетенька Турова, так, на всякий случай.