Галина Щекина - Тонкая Граня

Жаль, что не было тебя на этом празднике. Ну и невозможно ничего сделать было. Такая спешка наблюдалась впервые, да и подобные решения принимать за два дня – это уж не так просто. Особенно в свете последнего нашего разговора.

О чем мы говорили, когда ты уезжала? Разговор так и остался разговором. Верное дело провалилось, только не хочу, чтобы такое случилось еще раз. Не верю в то, что ты вычеркнула меня из своей жизни.

Дорогая Граня, как твое здоровье, как самочувствие, настроение? Я перед праздником тебя видел во сне, боюсь, что ты болеешь. Снам я не верю, но почему-то они сбывались несколько раз по отношению к тебе.

Какая причина – понять не могу, но мне кажется, это можно объяснить только недостатком душевной близости, честности, настоящей дружбы и всего, что было раньше.

Теперь уже будет здорово, когда будешь читать это письмо. Дорогая, пиши о себе больше и подробнее, как колхоз, как все, какая жизнь вообще? Я имею в виду и материальную, и духовную стороны, как устроилась, как с питанием? О себе: здоровье мое и самочувствие отличное, правда, еще болит голова после гулянки, но сейчас, после обеда, я иду спать, так что это – временное явление. Распределения точек еще не было, работа, в основном, написана, осталось несколько мелочей и чертежи.

Получила ли ты телеграмму? Послал телеграмму в Авдеевку твоим папе и маме, поздравил их с праздником.

Знаешь, СХИ стал неузнаваем после трех дней теплой погоды, кругом зелено, свежо прекрасно. Но, несмотря на такую погоду, я категорическим путем сижу и занимаюсь.

3 мая 13 час 25 мин, остаюсь твой, Егорка Перелыгин».

Граня сложила письмо. Лил дождь. Хозяйка Вера Иванна шла с работы, неся что-то в ведре.

– Граня, ты уже дома? Бросай мыть свои сапоги, гляди, чего у меня есть! Селедку бочковую в сельмаг привезли. Раз в десять лет. Скорее картошку надо варить. Жалко, девчонок-то нет!

– Да что вы потратились как! И у нас денег пшик.

– Не тушуйся, мне потом правление возместит на студентов. Вам же трудодни тоже пишут.

Граня выпрямилась посмотреть, не идут ли с огорода её девчонки.

Но когда увидела, как от околицы идет высокий человек в брезентовом плаще, ей стало не до селедки. Молча смотрела она, и подбородок ее дрожал, а по нему стекали дождевые капли. Кто это мог быть? Тот, кто мог быть, тот не мог тут оказаться. Но он зашел в чей-то двор, потом подошел ко двору Веры Ивановны. Посмотрел на стоявшую на крыльце Граню и скинул островерхий капюшон.

– Здравствуй, Граня, – сказал он, смахивая капли со лба. – Вот, цветы тебе принес.

И протянул цветы – огромные ромашки и глазастые васильки.

И так стоял с протянутой рукой, пока не подошла Граня и не взяла тяжелый цветочный сноп, промокший под дождем. И что-то такое мелькнуло в изменившемся лице ее, что, не спрашиваясь, вошел во двор, взял Граню за руку и встал с нею в дровяник под навес. Потом распахнул свою страшную военную плащ-палатку и укрыл одной стороною Граню. Упрямую, набычившуюся, не поднимающую головы. И тут, когда укрыли ее плащом, она несмело прижалась к его широкой груди. Все движения их были медленные, будто неуверенные, будто каждый ждал, что другой отшатнется.

– Вот, нашел, – сказал Егор, обнимая добычу.

– А как же ты меня нашел?

– Захотел и нашел.

– А плащ откуда?

– Бригадир дал.

– А мы тоже по дождю неполный день.

– Вижу, ты не рада.

– Да нет. Я думала, что всё кончилось. И… ничего не ждала.

– А теперь?

– А теперь снова боюсь.

– А знаешь, как можно сделать? Чтоб не бояться?

– Как?

– А просто поехать в одну МТС вместе. Ты агрономом, я инженером.

– А так можно?

– Конечно. Тогда мы что-то вместе сделаем для страны.

– Вместе? Как когда-то Иван и Маша Мичурины?

– Примерно. Но может, не так героически.

С крыльца выглянула Вера Ивановна.

– Ребята, ну-ка быстро в избу. Картошка горячая. Граня, чего под дождем ежитесь?

– Да неудобно.

– Чего неудобно-то? Вон парень издалека… С центральной усадьбы, небось?

– Не совсем. У вас-то село Терновое, а я с Репьевки.

– Да что ты, парень! В такую далищу. Видать, нужда! Ну давай, давай, обсыхай…

И они послушно пошли, будто ждали этого, отфыркиваясь и отряхиваясь от воды.

Вера Иванна выкатила в миску картошку из чугуна. Картошка паровала в руках. Печка была уже натоплена, и густо пошел жар по избе, хорошо так, прямо дом родной. Подтянулись и девчонки из группы. Они много не свиристели, а как-то робко сполоснули руки, примостились к столу, все трое. Так полегоньку они полведра сельди бочковой и прибрали. Но Егор и Граня сидели рядом, притиснутые в конец лавки, а как будто они были одни-единственные в доме. Граня всегда стеснялась есть при чужих, чавкать боялась. «Байрон не любил смотреть, как женщина ест», кто-то сказал ей эту фразу, как на гвоздь повесил. А тут она, будто в общежитии своем, при девчонках, даже думать забыла про того Байрона, хотя по пальцам тек рыбий жир. Егор тыльной стороной руки осторожно вытер ей подбородок, как маленькой. С нее спало напряжение, мыслей не было в голове. Соленая селедка, редкая еда, показалась под горячую картошку даже сладкою. Вот какое счастье после дня на холоде, с усталости, просто нагреться и поесть!