Елена Котова - Период полураспада

– А как можно? Месяц с ней рассусоливаетесь, и никакого толку… Грузите вещи в лифт! Соломон, иди к дворнику, принимай вещи внизу и на улицу… На улицу выносите, слышишь! Что вы у милиции помощи просите? Пусть они теперь пороги обивают.

– Муся, это произвол, они вернутся с милицией и будет только хуже!

– Соломон, делай, что Муся говорит, – твердо вмешалась Маруся. – Чему быть, тому не миновать.

Июльским воскресным вечером по радио объявили, что на следующий день по Садовому кольцу пройдет «марш немецких пленных», захваченных в плен в основном Первым, Вторым и Третьим Белорусскими фронтами.

– Пойдем смотреть? – спросила Ирка Алочку.

– Только матери не говори.

Сестры стояли на Краснопресненской площади, мимо них с востока на запад шла бесконечная колонна… Немцы шли строем, держали равнение, все в форме, в ботинках, многие даже в сапогах. Заслона конвоиров между ними и москвичами, стоявшими не на тротуарах, а прямо на проезжей части, по обе стороны колонны, не было, кроме офицеров на белых лошадях, державшихся через равные промежутки друг от друга. Москвичи смотрели на колонну молча, не обмениваясь впечатлениями. Какие-то отважные женщины пытались совать немцам куски хлеба, конвоиры на лошадях беззлобно шугали их. Шествие казалось бесконечным, в тот день по Садовому прогнали пятьдесят семь тысяч пленных. Зачем их свезли в Москву, куда отправили дальше – никто не знал.

– Что с ними будет? – прошептала Ирка.

– Наверное, в лагеря отправят.

– Как скот привезли, напоказ гонят…

– Тише, молчи…

Они простояли почти два часа, пока не показался хвост колонны. За колонной в рядок шли на белых лошадях последние конвоиры, за ними машина с кинооператорами. За ней – поливальные машины. Обильные, щедрые струи воды смывали с асфальта Садового кольца немецкую грязь.

– Пошли, Ир, – сказала Алка. – Пошли домой. Кончился парад.

Осенью Ирка вернулась в Гнесинку, а Алочка отправилась в свою школу № 93 на Большой Молчановке. Ничего особенного в этой школе не было, кроме того, что находилась она в районе, где теперь жили скорее особенные, нежели обычные люди. Дети с Поварской, с Никитских улиц, с Арбата. Алочка, с ее редким даром окружать себя избранными, тут же подружилась с Галей Савченко, дочкой партийного функционера, и с Люсей Косыгиной. Да, той самой! Дочерью самого председателя Совета народных комиссаров! Девочки вместе делали уроки, проводили вместе каждую свободную минуту. У подруг квартиры были, конечно, отдельные, у Косыгиных жила и прислуга, но Алочка, хоть и робела, виду не подавала. Сидела у Галки на диване, слушая пластинки: Галин отец где-то постоянно добывал модные американские шлягеры. Девочки хохотали, учились танцевать рок-н-ролл и свинг, загадывали, что вот-вот кончится война.

Домработница Косыгиных все пыталась накормить Алочку, казавшуюся ей болезненной и вечно голодной. Алочка отказывалась, язва, хоть мучила ее меньше, чем в Новосибирске, окончательно лишила ее аппетита. Люся считала, что Наташа – так она звала подругу – не ест только потому, что стесняется, и сама делала ей бутерброды с черной икрой, Алочка из вежливости, давясь, ела.

– Люсь, у меня опять туфли разваливаются. Мама расстроится… Меньше года проносила.

– Меньше года? Я туфли по три года ношу. Папа страшно сердится, если я неряшливо отношусь к вещам.

– Как можно носить туфли по три года, Люся?

– Для папы бережное отношение к вещам – вопрос принципа. У меня есть туфли еще с сорок второго года, и до сих пор почти новые.

Люся открыла шкаф в собственной комнате. На нижней полке аккуратной шеренгой стояли туфли. Открытые, закрытые, на каблуке и без, босоножки на танкетке, только входившей в моду. Наташа посмотрела на свои стоптанные черные туфли. Отец купил их зимой, она дождаться не могла, когда можно будет сбросить валенки, и не снимала эту единственную пару с весны, мечтая дотянуть до поздней осени. Но не дотянула, хоть дважды и носила в ремонт.

– Красивые у тебя туфли, очень красивые…

– Хочешь, примерь.

– Ага. Вот эти, с бантиком… Жаль, что велики, но туфли просто дивные!

– Мои любимые… Я их по особым случаям надеваю. Когда с родителями в Большой иду… или если папу в Кремль с семьей приглашают.

Той же осенью в квартире на Ржевском играли скромную свадьбу: Рива наконец вышла замуж. Не зря Дарья Соломоновна повторяла, что ее красавица-дочь одна не останется. Ну и что же, что в сорок три… На каждую кастрюльку должна найтись своя крышка. Дарья Соломоновна приготовила фаршированную щуку, селедочный форшмак, цимес, позвала по такому случаю всех обитателей квартиры за стол, во главе которого сидели счастливая Рива и ее муж, Давид Карлович, поблескивая дужками золотых круглых очков.