Янник Гранек - Богиня маленьких побед

Гнев приносит человеку очищение. Но кто может долго жить с ним в душе? Сдерживаемый гнев пожирает нас изнутри, а затем выходит наружу небольшими порциями, которые еще больше отравляют атмосферу, и без того пагубную и тлетворную. И что с ним делать? За неимением лучшего, многие срывают злость на детях. Но мне подобное непотребство было заказано. Поэтому я приберегала свой гнев для других – некомпетентных чиновников, насквозь прогнивших политиков, мелочной бакалейщицы, слишком наглой парикмахерши, скверной погоды и физиономии Эда Салливана [118], очень уж похожей на задницу. Для всех мерзавцев, с которыми у меня не могло быть общих дел. Из соображений безопасности я превратилась в мегеру. И никогда не чувствовала себя лучше, чем в тот период моей жизни. Раньше, когда мой внутренний барометр кричал о слишком высоком моральном давлении, я куда-нибудь уезжала. И практиковала это искусство убегать от своих проблем до тех пор, пока подобной отдушины меня не лишила старость. Курт в этом меня поощрял, несмотря на расходы, несмотря на то что каждый раз по возвращении я обнаруживала, что он еще больше похудел и стал еще молчаливее. И если на расстоянии в моей душе начинал теплиться лучик надежды, муж убивал ее за два часа моего пребывания в Принстоне: его было не изменить.

Я больше не желала возвращаться жить в Европу. Близкие принесли сплошные разочарования. Минувшей весной они вызвали меня в Вену, якобы к постели умирающей сестры, но это оказалось ложью. Вынужденная торопиться, я впервые в жизни решила воспользоваться самолетом и понесла совершенно неоправданные расходы; мы жили хоть и в достатке, но отнюдь не на широкую ногу, как полагали родственники. Для этих людей я стала дойной коровой. Я предлагала им свою любовь, но они требовали лишь денег. В конечном счете то, что могло меня погубить, на самом деле принесло избавление: моей истинной семьей, какой-никакой, стал муж.

– Пойдем, Курт, нам пора. Вечером мы собираемся в Мет [119]. «Летучая мышь», лимузин, шампанское и все такое прочее.

– Гёдель, какая муха вас укусила? Вы швыряете деньги на ветер? Продали русским какие-то секреты?

– Штрауса два часа можно потерпеть. К тому же я хотел сделать приятное жене. Она это вполне заслужила.

Все одобрительно закивали. Я подала мужу пальто, тем самым дав приказ уходить. Таким образом мне хотелось избавить наших друзей от запутанного финального монолога. Я уже взялась за ручку двери, когда он вдруг повернулся и возвратился в гостиную:

– Вы считаете меня эксцентричной личностью. Поверьте, во всем, что касается логики, я не буду ни от кого выслушивать наставлений! И если мне недостает доказательств моих слов, то заговоры я вижу отчетливо. Просто вижу и все!

– Пьер, разрешите представить вам Энн Рот.Эта девушка нам как дочь, в Институте она заведует документацией.

Энн стало интересно, в чем же заключается смысл столь теплых проявлений чувств и что стоит за этим неожиданным ее возвышением до руководящей должности. Келвин Адамс упорно настаивал на том, чтобы она явилась на этот прием. В какое-то мгновение ей показалось, что он хотел подарить ее в качестве бонуса своему прославленному гостю. Лекции и свежая плоть: местный колорит. Энн тут же себя пожурила: в ней тоже стали заявлять о себе зачатки паранойи.

Она поприветствовала математика на его родном языке, он ответил ей на безупречном английском, окрашенном легким южным акцентом. Пьер Сикози напоминал собой античный бюст: орлиный нос, борода и вьющиеся волосы. Он походил на профиль Архимеда, выгравированный на медали Филдса. Непринужденно элегантный, этот человек был одет в простую белую рубашку. Закатанные рукава выставляли на всеобщее обозрение загорелые предплечья – ученый явно не пренебрегал прогулками на свежем воз духе. Будучи руководителем одной из кафедр Института высших научных исследований, он недавно получил престижную Филдсовскую премию – аналог Нобелевской для математиков. Награду, вручаемую ученым в возрасте до сорока лет. Энн вспомнила разговор с Адель о слишком ранней зрелости математических гениев. И спросила себя, не станет ли теперь Сикози считать себя чем-то вроде заслуженного спортсмена на пенсии. Но задать подобный вопрос она ему не осмелится. Что же касается темы его работ, в особенности теории алгебр фон Неймана, еще одной принстонской знаменитости, то самое большее, что могла молодая женщина, это сформулировать ее название. Француз слыл открытым человеком и прекрасным педагогом.