Ольга Боочи - Восемь историй

Отец и теперь ездит к Наталье Петровне, но жить у неё не живет – они предпочитают на старости лет считать себя свободными. Расчувствовавшись, отец всегда вспоминает, как они, бывало, возвращались из гостей и пели с Натальей Петровной в троллейбусах так, что «все им аплодировали». «Что ты! Такая женщина была!» - заканчивает он с восхищением.

Иногда отец в одиночку исполняет номера их совместного репертуара, но песни звучат заунывно и обреченно, хотя он этого и не замечает.

Звонит мой телефон. Я смотрю на номер и решаю не отвечать. Но зачем-то нажимаю на кнопку и подношу мобильник к уху.

Я слышу что-то типа: «ЗдорОво, как жизнь?», - и знакомый, подзабытый, и режущий – ухо-не ухо, - но что-то режущий, голос является из прошлого.

Алёшкин голос звучит лениво и радостно, и, очевидно, он ждет взрыва ответной радости от меня.

Меня тошнит.

- Замечательно. – говорю я. - Зачем звонишь?

Он удивляется моей грубости, но ненадолго. А, может, и вовсе не удивляется, просто не замечает моего тона.

- Поболтать, - говорит он.

- Типа делать нечего? – я говорю резко и не пытаюсь это скрыть.

Алёшка молчит, потом появляется снова.

- Да я за матерью на работу заехал, жду, когда она соберется...

Лёшка теперь заканчивает аспирантуру, а заодно, у своей матери - что-то типа личного шофёра. Насколько я знаю, с этим расчётом ему была подарена машина. Я ловлю себя на мысли, что я всё ещё знаю кое-что о его жизни. Эта мысль почему-то несказанно удивляет меня сейчас.

- А. – говорю я. - Время убиваешь? Что, развлечь тебя? – говорю я вслух.

Я, кажется, слышу его смешок.

- Ну да, - он и правда смеётся. Он и раньше, когда его припирали к стенке, иногда говорил правду.

Я тоже невольно улыбаюсь, и какое-то время мы болтаем с ним почти по-дружески, как в старые добрые времена. Потом в трубке слышится треск, шорох и шум, и, выплывая из этого шума, его голос становится рассеянным, его внимание уже мне не принадлежит.

- Ну ладненько тогда… Мама вышла, - сообщает он, и я слышу, что он готов повесить трубку. Я так и вижу на заднем плане, как она выходит, каким-то образом, сразу забирая на себя всё внимание.

- Привет маме, - вставляю я.

Он едва успевает ответить, что-то типа: «Ага, обязательно», - и отключается.

Я смотрю в окно.

Я думаю, что теперь он долго не позвонит - я, кажется, была немного груба и не слишком приветлива. Но навсегда Лёшка не пропадет, в этом я уверена.

В конце концов, он решит, что у меня просто было дурное настроение: он ни за что не поверит, что кото-то может быть ему не рад. Я вижу в этом отголосок жизненной силы его матери. Жизненной силы сорняка, который растет и цветет вопреки всем и всему. Ведь это они растут, как сорняки, и только мы – как пустоцветы.

Я смотрю в своё лицо, в его желтый круг в окне, и больше за окном ничего уже не видно.

Вообще, терпеть не могу, когда Лёшка звонит. Я по нему вовсе не скучаю, но всегда, когда он звонит, мне, непонятно от чего, делается грустно и тоскливо. К счастью, это быстро проходит. В конце концов, найти парня - не проблема.

Но самое смешное, если я по кому и скучаю, так это по его матери. Они, эти сильные женщины, могут сломать тебе всю жизнь. Но если ты уцелеешь рядом с ними, и они тебя примут, тебе можно больше не бояться дороги через лес.

У меня уцелеть тогда - ну почти что получилось.

Автобус мчит и мчит меня, и всё ближе моя остановка.