Александр Мелихов - Мои университеты. Сборник рассказов о юности

– Все, – сказал Валера.

– Да я и сам вижу, что все, – отозвался бригадир.

Пока он поднимался на мостки, бригадир наполнил предварительно взятый с собой граненый стакан портвейном и протянул его комсоргу:

– На, согрейся! Последний день, завтра погрузка на машины и домой.

Комсорг и бригадир стояли вдвоем на мостках.

– А все-таки красиво здесь. Мы привыкли и не обращали внимания на природу. Степь, в каменистых сопках, вот это озеро, окруженное камышами, и столько безгранично большого неба, а по ночам такие звезды, что, кажется, до них можно дотянуться руками. А помнишь звездопад в прошлом месяце? Такого фейерверка не увидишь нигде. И день сегодня! Солнце так хорошо греет, а вся природа замерла в ожидании перемен. Даже ветра нет. А ведь какие ветры дули все время, – потянуло на лирику комсорга.

– Да, и среди этой красоты торчат стены нашей недостроенной кошары, – опустил его на землю бригадир.

– И твоего туалета, – добавил комсорг.

– Вень, мы были в простое последние две недели. Как думаешь, почему нам не дали материал для перекрытия, для крыши и ворот? – спросил его комсорг.

– Да, Валера, все яснее ясного. Вся кошара стоит довольно дорого, а стены, хоть они и большие, – полная фигня. Как только мы уедем, они сами закончат стройку и получат нормальные деньги, а не как мы – гроши, – объяснил он.

Помолчали.

– Вень, а все-таки весело мы здесь жили. Я помню тот случай в дальнем карьере, где мы вначале кололи каменные глыбы кувалдами, когда Коля Шестеркин упустил с обрыва в узкое ущелье глыбу. А в ущелье как раз был ты один. Как ты лупил вниз от этой глыбы, только твои желтые корочки сверкали. Когда глыба ударялась о другие камни, то она делала высокую свечку. Казалось, вот-вот накроет. Все замерли в ужасе, лишь один только Шестеркин с нескрываемым любопытством смотрел за этим соревнованием. Он, как полководец, выставил ногу, подался всем телом вперед в ущелье, склонил голову набок и молча смотрел вниз. А потом то ли с сожалением, то ли с радостью, то ли просто констатировал: «Убежал все-таки?!» Ты выиграл это соревнование. Помнишь, когда спросили Шестеркина, почему он не крикнул тебе, когда упустил глыбу, он ответил, что боялся напугать тебя. Ты же несся, как горный козел, большими прыжками, у тебя была такая скорость, что я думаю, не податься ли тебе в спринт, в тройной прыжок, в крайнем случае в бег с препятствиями. Еще не поздно, у тебя должно получиться, – повспоминал комсорг.

– Да, да, очень смешно! Даже жуть, как хочется смеяться! Напугать он меня боялся! Он ждал, гад, что глыба прибьет меня как муху! – вновь пережил забытое бригадир.

– Да нет, Вень, он просто такой! Невезучий!

Вся бригада – молодые, красивые, загорелые и окрепшие девушки и парни – уже сидела за столом, ожидая придонного напитка, готовая отметить завершение целинной эпопеи. Шел дым из догоравшей печки, рядом с ней лежала горка неизрасходованного топлива – кизяка, палатки с поднятыми пологами, разбросанные вокруг рюкзаки, рядом еще не упакованные вещи – все указывало на близость расставания. На подставке из ящика патефон с тупой иглой крутил заигранную вдрызг пластинку, которая издавала трудно угадываемое музыкальное шипение. Комсорг подвел итог:

– Все, что задал комсомол, для овец построили! – подумал и добавил:

Все, Веня, ты уже не бригадир, а я, надеюсь, скоро не комсорг, пошли.

Вернулись в Москву, когда учебный процесс шел полным ходом. Комсорг перестал быть комсоргом, передав эти нехлопотные дела другому. По уплотненному графику стали нагонять учебу. Появилось много новых предметов, однако в любимых развлечениях студенты себе не отказывали. Иногда, посиживая в кафе за кружкой пива, бывший комсорг рассказывал забавные истории из своей прежней жизни или из жизни своих друзей.

В песне поется: «Лето – это маленькая жизнь». Военная кафедра в институте – это тоже была отдельная маленькая жизнь. Если, конечно, не вспоминать анекдот:

« – Здесь живет Рабинович?

– Рабинович здэсь нэ живет.

– А вы кто?

– Я? Рабинович, развэ нэ видно?

– ???

– Таки, развэ ж это жизнь!»