Карл-Йоганн Вальгрен - Живописец теней

– Чересчур левацкая, на мой вкус, – признался он. – И тебе не удастся завлечь меня в подписчики на «Урдфронт» [82], как ни старайся. Во всяком случае, не раньше, чем вы поместите снимок голой Наоми Клейн. И то при условии, что у нее красивая грудь.

– Очень смешно, понимаешь. К твоему поколению ничто не прилипает. Политура блестит, лак сияет, ничто не прилипает.

Иоаким сочувственно улыбнулся:

– Может быть, подождешь с анализом поколения пару дней? У нас есть другие темы для разговора. Ты должен задержать Жанетт в Висбю до завтрашнего вечера. И еще – очень важно, чтобы она не знала про нашу встречу. У нее не должно создаться впечатление, что мы о чем-то договариваемся за ее спиной.

– Постараюсь удерживать ее в хорошем настроении. А что случилось?

– Небольшая нестыковка… не буду вдаваться в детали. Просто я должен кое-что подготовить в доме. Если проблема не решится, встретимся где-нибудь еще… ты не хочешь выпить кофе?

Они пошли к ресторану. Слегка распогодилось, на небе паслись маленькие шерстистые облака. Выглянуло солнце. Пассажиры собрались в оконных нишах и громко восхищались пейзажем. Пожилой дядька в охотничьей шапочке клялся, что он только что видел кита, но никто не принимал его всерьез. Один столик у окна чудом оказался свободным, они поспешили его занять. За спиной у них два юных активиста горячо обсуждали закончившийся семинар.

– Жанетт, кажется, опять что-то надумала насчет картин, – полушепотом сказал Эрланд. – Именно поэтому мы плывем на разных паромах. Была дикая ссора. Но кто решится ее осуждать? Она думает о репутации галереи.

– А что случилось?

– Внезапный припадок угрызений совести. Моральная эпилепсия. Опять бесконечные вопросы – кем же, в сущности, был ваш отец? Она пыталась даже найти этого загадочного немца через справочное бюро в Берлине, но безуспешно.

– Он же уголовник, Эрланд, а для этих ребят главное – не оставлять следов.

– Как бы там ни было, она на этом зациклилась. В худшем случае будем действовать без нее.

– Нет, Эрланд, так нельзя. И потом, она нам нужна – с ее-то связями в мире искусства… А кстати, где картины?

– Я их перевез в безопасное место, – сказал Эрланд. Вид у него был виноватый. – Сейчас они заперты в картотечном шкафу в моем служебном кабинете. Мне не хотелось, чтобы они оставались в галерее… она сейчас способна на необдуманные поступки.

За соседним столиком один из юнцов агитировал голосом обвинителя: «…а теперь Арафат как бы умер, а евреи реально ни на фиг не лучше нацистов… они, типа, делают то же, что те делали с ними… в концлагеря сажают, хотя вроде как бы и на воле… в этой… как ее… Газе»

– Жанетт очень чувствительна… мягко говоря, – продолжил Эрланд. – А я не могу отделаться от мысли, что Викторовы поддельные шедевры висят в музеях по всей стране…

Иоаким мысленно согласился, но, в отличие от Эрланда, он видел в этом не только негативную сторону. Непорочная репутация Виктора, даже тот факт, что он десятилетиями помогал музеям и коллекционерам приобретать интересующие их экспонаты, – все это работало только на них.

– Откуда нам знать? – вслух сказал он. – И надо ли знать? Кстати, что конкретно ты имеешь в виду – у сестры угрызения совести? Она что, раскаивается?

– Если быть честным, не знаю, подходит ли это слово – раскаивается . Она ничего не обещала с самого начала. Я тогда сказал, что надо попытаться картины продать – мы же можем не знать… вернее, не можем знать, подлинники это или нет. Так что пусть она подумает хорошенько. Я имел в виду, что мы можем продать их безо всякой лжи. Все, что нужно сказать, – что картины находились в ателье Виктора и что, по-видимому, речь идет о Буше, Кройере и Бацци. И пусть другие определяют подлинность. Подумать-то она обещала, но, как только я завожу об этом речь, она уходит от разговора.

– Я-то думал, вы уже все решили. Считал, она на нашей стороне…

– Она и была… более или менее. А потом начала сомневаться. Мне кажется, она заруливает в депрессуху. Бессонница… сидит в «Google» и ищет данные о гомосексуалах в Третьем рейхе… – Эрланд задумчиво потер зубы костяшками пальцев. – Никак не могу поверить, что он был педерастом. Я его даже подначивал поискать себе даму в подходящем возрасте. Как-то пытался свести с пожилой секретаршей в университете… Невероятно, как можно так ошибаться.

Ошибаться можно во многом, подумал Иоаким, разглядывая катышки на лацкане пиджака собеседника. В мире ничего больше нет, остались одни подделки. Женщины с фальшивыми губами и грудью. Молодые писатели, которые пишут пастиши без ссылки на оригинал… Фальшивая, вводящая в заблуждение реклама, искусственные улыбки в кабаках, бесконечное вранье политиков на трибунах. Адорно прав: современность копает могилу подлинности, о ней можно забыть, подлинность принадлежит прошлому. Его отец просто опередил историю, стал одним из запевал в бесконечном хоре фальсификаторов и плагиаторов. А вот о том, как жилось отцу в Третьем рейхе, он думать не хотел. Так же как и о том, почему Эрланд так стремится продать поддельные картины.