Карл-Йоганн Вальгрен - Живописец теней

Во втором классе, на той же палубе, но ближе к корме, разбушевавшиеся на конференции страсти были не особенно заметны. Здесь люди предавались более простым удовольствиям – играли в карты, решали судоку, перебранивались из-за тесноты. Пили кофе и читали газеты. Публика состояла в основном из одетых по-туристски пенсионеров и школьников с пустыми взглядами, увлеченных компьютерными играми. Насколько Иоаким Кунцельманн успел заметить, красивых женщин среди публики не было, зато был явный перебор девочек в паранджах.

В кормовом салоне он нашел место, на которое, похоже, никто не претендовал. Прошли времена, когда он мог позволить себе летать в Висбю. Надо выстоять. Он никак не мог переварить сказанное ему Сесилией – с этим начинающимся на букву «л» словцом. Она не может быть лесбиянкой. Скорее всего, у нее какое-то временное расстройство рассудка, наверное, на сексуальной почве – такое объяснение вполне укладывалось в представление о Сесилии и нисколько бы его не удивило. Вчерашние события вообще казались маловероятными… на них словно была наброшена тонкая пленка выморочной, невзаправдашней столичной жизни – декорации детектива, декорации рекламного фильма… и сам Иоаким в маленькой, но трагичной роли. Подумав, он решил дисквалифицировать ее признание насчет лесбийских склонностей. Этого не может быть. Хуже обстояло дело с его хакерским подвигом. Он пытался убедить себя, что все дело в скверной системе компьютерной безопасности в оборонной отрасли и никому не придет в голову его в этом взломе обвинить.

– Многие мультинациональные предприятия вернулись к методам эксплуатации рабочего класса, место которым в девятнадцатом веке, – вдруг донесся из репродуктора знакомый голос – техник в радиоузле по ошибке нажал не ту кнопку. – Они находят внешние ресурсы , как это у них красиво называется. То есть продают производство в какую-то страну с дешевой рабочей силой и умывают руки: дескать, это не на наших фабриках люди работают, как рабы на галерах. Вот так выглядит глобализация для миллионов людей, которые получают за свой труд все меньше, а условия работы становятся все хуже…

Насколько было известно Иоакиму, его свояк-социалист должен был приехать сразу в Висбю. Но, как видно, наш пострел везде поспел. Он оторвался от размышлений и пошел искать первоисточник радиомонолога.

Повсюду встречались стайки левых активисток, если и достигших половой зрелости, то совсем недавно; шестнадцатилетних девочек, источающих сладкий запах пота от небритых подмышек под майками с портретами Че Гевары… По мере продвижения к конференц-залу их становились все больше, пробиться было почти невозможно. Над входом в зал висел плакат: «Справедливость сегодня!» Только сейчас он вспомнил, что Эрланд собирался принять участие в дискуссии на пароме перед началом весьма представительного семинара на Готланде.

– Я должен информировать публику, что я не экономист и не философ и ни в какой мере не являюсь экспертом в обсуждаемой области, так что я даже не совсем понимаю, почему меня сюда пригласили! – Кокетство удалось, многие в публике одобрительно засмеялись. – Я доцент в такой малосексуальной области, как социология, к тому же балуюсь искусствоведением. Но в первую очередь и в любой области для меня важны ответственность и мораль, если удобно так говорить про самого себя. Я был в Сиэтле на Мировом экономическом форуме, был и в Гётеборге пару лет назад, когда полиция попыталась сокрушить нашу демократию. По случайности я живу в трехстах метрах от Йернторгет, где триста человек были окружены полицией и не имели возможности даже справить нужду. И все это потому, что они попытались критиковать так называемую глобализацию.

– Здесь не место для благоглупостей в духе Наоми Клейн [76]! – громыхнул посланец Тимбру с интонацией Спасителя. – У нас серьезное обсуждение глобальной экономики! Свое «No Logo» ей следовало бы переименовать в «No Logic» [77]!

– Или «Non Logos» [78], – брякнул философ, явно довольный каламбуром. – Мысли Клейн о брендах надо было бы рассматривать в куда более широкой языковой перспективе. Почему бы нам не обсудить понятие подлинности…

В самом конце зала Иоакиму удалось найти свободный стул. Он почему-то покрылся потом, словно бы совершил что-то неподобающее.

– …Адорно [79]считает, что речь тут идет о безнадежно устаревшем представлении о преимуществе исходного над производным. Вся художественная философия с ее притворным презрением к действительности – не что иное, как сублимация варварского культа власти. Что-то, появившееся первым – неважно, идея или произведение искусства, – имеет больше прав на почести, чем последующие. Подлинность – начало всему. Семя творца уникально. И чтобы защитить творца от выродков и плагиаторов, превозносится девственность. Но теперь мы так не думаем! Во всяком случае, с тех пор, как Дюшан [80]выставил свой писсуар и заставил нас осознать, что между новаторством и репродукцией можно поставить знак равенства. В мире, где искусство сосуществует с фотографией и реди-мейд [81], уже нет никаких оригиналов. Идея, что подлинное неповторимо, абсурдна. Скажу, как знаток искусства Ларс О. Эрикссон: мы живем в устаревшей культуре оригиналов, утонувших в океане репродукций…