Карл-Йоганн Вальгрен - Живописец теней

– Он оттолкнулся от картины «Святой Себастьян» или как там она называется… Я слушала лекцию о Вазари в университете… Портрет святого… Кажется, его использовали для крестного хода.

– Остается вопрос: «А кто же второй?»

– Этого мы никогда не узнаем…

Жанетт глубоко и печально, с перерывом, вздохнула:

– Знаешь, он мне снится почти каждую ночь. Странно, всегда в одном и том же возрасте. Я только на днях сообразила – я вижу его таким, каким он мне казался, когда мне было пять или шесть… удивительно, правда?

Йокке Кунцельманну с его эмоциональной тупостью Виктор не снился никогда. Этот тип с кастрированной совестью, Кунцельманн-младший, вообще не ощущал потери отца, хотя должен бы. Такой уже он есть… безнадежный случай, что-то с ним не так, надо бы поставить диагноз и лечить его, этого Йокке, но, похоже, жизни не хватит… что же я за человек такой? Ему захотелось уткнуться в колени Жанетт и заплакать, но он сдержался и распаковал последнего Кройера:

– А с этим что делать?

Если бы не подпись художника, не название его почерком на обороте («Итальянские крестьяне в Сора де Кампанья», 1880), если бы не подделанный провинанс (последняя продажа: Дженни Адлер, Копенгаген, в 1901 году продала картину лондонской галерее «Крафорд и Сын»)… если бы не некоторые изыскания, проведенные Иоакимом в художественном отделе Государственной библиотеки – если бы не все это, он ни за что бы не подумал, что это Кройер. Но сейчас он знал, что этот Кройер вполне мог быть подлинным.

– Это из его итальянских поездок, – сказал Жанетт. – Ничего общего со скагенской игрой света… Задумано, как ранний Кройер.

– Виктор содрал мотив с наброска из дневника Кройера, – сказал Иоаким. – Я немножко поиграл в детектива. Есть другая работа из той же поездки, итальянские шляпных дел мастера или что-то в этом роде, он тоже сначала сделал эскиз, а потом уже написал маслом. На той же странице в дневнике и крестьяне… Кройер никогда к этому наброску не возвращался, селяне так и остались в карандаше. За него постарался Виктор. А колористическое решение позаимствовано у шляпников.

– Он прекрасно знал, что это он никогда не продаст. Слишком подозрительно. Так что отец, похоже, написал эту штуку просто для собственного удовольствия.

– А мог бы и найтись какой-нибудь частный коллекционер… из доверчивых.

Иоаким посмотрел в щелку – Хамрелль задремал на диванчике для посетителей, Фидель тоже клевал носом.

– Ты имеешь в виду кого-то конкретного?

– Семборн, к примеру…

– Я притворюсь, что этого не слышала… Есть такие вещи, о которых лучше не знать. Речь же идет о папином старом адвокате, что бы там про него ни говорили…

Она подошла к письменному столу, где стояли реликвии их детства. Виктор сразу узнал красивый, в стиле югенд, письменный прибор Виктора. И фотография в рамке – он сам и Жанетт, еще совсем маленькие, в начальной школе.

– Оставим его в покое… Могу я взять это полотно?

– Делай что хочешь. Только меня не вмешивай.

Его сестра – поистине великодушный человек, подумал Иоаким. Накануне они провели военный совет. Она, не повышая голоса, высказала все, что думает о позорной деятельности Иоакима, – спокойно и аргументированно. Потом, в присутствии Иоакима и Эрланда, позвонила в полицию и сделала заявление – ее шантажируют какие-то типы, которые неизвестно почему вообразили, что купили украденные из ее галереи картины. При этом она не сказала ни слова, что в деле замешан Иоаким. Хамрелль, которого тоже допустили к переговорам, заверил ее, что никакие неприятности с законом им не грозят.

– Эмир и Марио не из тех, кто побегут в полицию заявлять, что мы с Йокке продали им подделки. Они будут молчать как рыбы.

Будем надеяться, что он прав, подумал Иоаким. Будем надеяться. Сестру мы выгородили и теперь остались один на один с мстительными братьями. В последней эсэмэске на мобильнике Хамрелля кузены Маркович обещали кастрировать их обоих, утопить в Меларен или просто-напросто пристрелить где-нибудь в лесу.

– Что вы будете делать дальше? – спросила Жанетт.

– Точно не знаю. Я в компании путешественников… мой голос – лишь один из трех. О Стокгольме, во всяком случае, речи и быть не может, пока мы не решим наши маленькие проблемы.

– А что касается Семборна, – сказала сестра задумчиво, – он неплохо погрел руки на папиных деньгах. Наш ревизор еще зимой приводил в порядок бумаги… Я не хотела тебе говорить, но речь идет о нескольких сотнях тысяч.