Карл-Йоганн Вальгрен - Живописец теней

– Позволь пригласить тебя на ужин. Что скажешь насчет воскресенья? В то же время, в том же месте… Мы так и не успели наговориться вдоволь.

Виктор ничего не понял. Неожиданный визит Фабиана его не насторожил, он ничего не заподозрил, но, когда он явился в назначенное время на Сибеллегатан, обнаружил, что ни Асты, ни Эрики нет.

– Они не смогли, – извиняющимся тоном произнес Фабиан. – Эрика в лагере верховой езды, а Аста дома, оплакивает горькую судьбу женщин в мире искусства. Ты же ее знаешь: если она заводится, отвлечь невозможно. Но повар на месте. И служанка тоже.

Они сели за стол.

– И как дела с Чиллианом Цоллем? – спросил Фабиан, когда принесли закуски.

– Боюсь, нарушение цвета ухудшится со временем. Мы не решаемся промыть лак – слишком велик риск повредить красочный слой.

– Шведский национальный романтизм, честно говоря, меня не особенно трогает. Цорн, Юзефссон… все эти мачо-авантюристы… Вся эпоха пропитана самодовольством, этаким затхлым мужским духом… начинаешь мечтать о новом матриархате в искусстве…

– Будем выдвигать Ханну Паули за счет Карла Ларссона?

– Или Ульрику Паш за счет Элиаса Мартина. Или почему не Мариетту Робусти за счет папаши Тинторетто…

На закуску было подана тарелка с устрицами, креветками и омаром, сопровождаемая шабли в невесомых хрустальных бокалах. Они принялись за еду. Разговор зашел об Асте.

– Ты, конечно, знаешь о ее маленьких слабостях? – спросил Фабиан.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, когда она внезапно исчезает, иногда на несколько недель, и найти ее невозможно.

– Думаю, пишет – я так понял с ее слов. Живопись требует одиночества.

– Она пишет и принимает наркотики.

Виктор не понял. Он просто не знал, о чем идет речь. Он некоторое время изучал столовое серебро с замысловатой монограммой Ульссонов.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – сказал он наконец.

– Это ее мир. Чтобы писать, она принимает прелюдин. И пишет, чтобы оправдать прелюдин. Это продолжается уже несколько лет. Родные в отчаянии. Как ты знаешь, она порвала с семьей.

– Я думал, какие-то личные причины…

– Это и есть личные причины… Они грозились направить ее на принудительное лечение. Она с ними порвала ради наркотиков.

Фабиан повернулся к служанке, застывшей у двери в ожидании распоряжений.

– Как только подашь кофе и десерт, можешь быть свободной.

– Спасибо, господин.

– На комоде в прихожей лежат два билета в кино на сегодняшний вечер. Они твои, я не пойду…

– Огромное спасибо, господин.

– О чем мы говорили?.. Да, не так уж много знаем мы о своих друзьях. Недавно я прогуливался в твоем районе… там есть такое маленькое заведение, на Норрландсгатан… Говорят, только что открылось, и, если я понял правильно, там собираются только мужчины.

Он замолчал и вытер рот салфеткой.

– Не знаю, может, мне показалось… но я видел, как ты туда проскользнул… или, во всяком случае, кто-то очень похожий на тебя. Около десяти вечера.

– Если это и был я…

– …то это уже не секрет! – Фабиан просиял. – О, сейчас принесут главное блюдо. Дичь из Финляндии. Мама каждую неделю присылает. А вино – «Шпетбургундер». Я выбрал его ради тебя, sehr angenehme Auslese [108], лучшее из достижений немецкого виноделия.

В полдевятого служанка ушла, а вслед за ней и повар.

Они перешли в салон. Фабиан поставил пластинку, и комнату наполнил тенор Юсси Бьорлинга.

– Мой отец, лесной барон, – горячий поклонник господина Бьорлинга. Был период, когда он регулярно приглашал его на охоту под Карлебю… мне врезалось в память, как они выбежали из сауны рука об руку и начали блевать в прорубь… Известный тенор и неотесанный лесоторговец.

Фабиан закрыл глаза, слегка покачиваясь в такт музыке.

– Каково это все было видеть маме… Честно говоря, я до сих пор не могу понять, что она в нем нашла. По-видимому, это известный парадокс: грубость и утонченность борются за господство в одном и том же человеке… Человек, который может весь вечер надираться в сауне, а потом плакать перед патефоном, когда Юсси поет « Si pel ciel marmoreo giuro » [109].

Он снова прикрыл глаза.

– Нельзя доверять внешности… Ты иностранец, Виктор, ты видишь финна, потом видишь шведа и думаешь: «Ну, это примерно одно и то же». Но это не так. Финны – это вещь в себе… мы зажаты между Россией и Балтикой… Или Аста. Ты думаешь, что она пишет картины, а она запирается со шприцами и таблетками.

– Я даже представить себе не мог… А что мы можем сделать?