Вадим Ярмолинец - Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

– Опять музыка, – недовольно сказала Света. – Как ребенок со своей музыкой. А что ты наменял?

Миша протянул ей обложку Sheffild Steel Джо Кокера, за который отдал Infatuation Рода Стюарта. С идеологической точки зрения это был очень хороший обмен. Стюарт был списочным эротоманом, а Кокер – нет. Судя по фотографиям на дисках, он был алкашом, но наши культуртрегеры с этим готовы были смириться. У нас своих было хоть отбавляй. Света уселась рядом со мной на диван, сложила ноги по-турецки и стала рассматривать обложку.

– Последний?

Этот вопрос меня раньше сильно доставал, поскольку для большинства слово «последний» отражало качество диска. Прошлогодний альбом, альбом десятилетней давности в сравнении с последним всегда проигрывал. Потом до меня дошло, что в своей привязанности к року семидесятых я сильно отстал от жизни. Музыка менялась, и это особенно остро ощущали те, кто не слушал ее, а танцевал под нее. Их не интересовало ничего, кроме ритма, ну и еще характера звука. Восьмидесятые были веком электроники. Даже барабаны стали электронными. Чем и объяснялась популярность Modern Talking или C. C. Catch , которую Миша называл, с присущим ему стремлением к простоте жизни, «Соси квэч».

– Ну! – с гордостью ответил добытчик Миша маленькой хозяйке крохотного дома.

Звукосниматель опустился на черную массу, в динамиках послышался хруст выскользающей из-под иглы пластмассы, затем размеренно и звонко застучал барабан, начал вить упругое кружево бас. Кокер запел:

– Ништяк, а? – сказал Миша, счастливо улыбаясь. – Там одна царапина была; если она сейчас стукнет, я его в следующий раз убью на хрен.

Угроза относилась к бывшему владельцу диска, который утверждал, что царапина поверхностная.

Света отложила обложку и, прикрыв блаженно глаза, ударяла ладонями по бедрам в такт музыке.

– Убью гада, – сказал Миша темнея лицом. – Убью на хрен, я же знал! Я ему идеального Стюарта отдал, идеального, блин!

– Дай побольше давление на иглу, может, она проскочит, – предложил я, но у Миши было такое лицо, словно он уже готов был бежать назад в парк, чтобы вернуть своего Стюарта.

Соседка Анна Николаевна, постучав в дверь, сказала из коридора:

– Митя, вас к телефону! – И, когда я вышел из комнаты, добавила доверительно: – Какой-то мужчина.

– Здравствуйте, Дмитрий Михайлович, – сказал мужчина.

– Кто это?

– Вам должен был говорить обо мне Николай Карпович.

– Кто?

– Ну, напрягите память…

Я напряг. Николай Карпович стал замредом Колей.

– Ах, это… Вы должны были мне передать документы о…

– Я вас ни от чего не отрываю?

– Подождите буквально минуту, мне надо закрыть дверь, я только вошел.

Я пошел на кухню, чтобы перевести дух, взял стакан, налил воды из чайника, отпил глоток. Вернулся к телефону:

– Алё? Я вас слушаю.

В трубке играла музыка.

– Алё!

– Да-да, закрыли дверь? Ну, хорошо. Я думаю, что нам хорошо бы встретиться, познакомиться, составить план действий.

– Вы хотите, чтобы я зашел к вам, или вам удобней в редакции?

– Нет, ну зачем же так официально? Встретимся завтра в одиннадцать часов утра возле Памятника жертвам революции на Куликовом поле. Буду ждать вас на скамейке. Знаете, где это?

– Да.

– Тогда до встречи.

На следующий день после летучки я подошел к Коле и сообщил о предстоящей встрече.

– Странновато, нет? На скамейке на Куликовом поле.

– А что странного? – вылупился Коля, всем видом показывая, что такие встречи на скамейках – давно установленная норма.

– Ну, что мы разведчики какие-то? Почему не в его кабинете?

– А ты хочешь, чтобы кто-то видел, как ты ходишь на Бебеля? – Коля двусмысленно усмехнулся.

– Я же туда по редакционному заданию иду. Пусть увидят.

– Это ты знаешь, что по редакционному заданию, а что люди подумают?

Я даже не знал, что ему ответить, и он наконец освободил меня:

– Слушай, тебе сказали, иди.

Найдя нужную скамейку, я сел, развернул газету и стал просматривать заголовки. Наша газета обладала уникальным свойством. Практически все написанное в ней никого не волновало, кроме корректоров. Не исключено, что они были последними, кто читал производимую нами белиберду. На летучках неоднократно говорили, что тираж падает, от подписки отказываются. Требовали писать боевые, современные материалы, но список тем не менялся: подготовка к отчетам и выборам, очерки о молодых специалистах и портреты современников, большая часть жизни которых, как правило, оставалась за рамками написанного. Благо в последнее время разрешили писать о музыке. И поскольку я ей увлекался, тему отдали мне. Она считалась до такой степени несерьезной, что конкурентов у меня не было. Но по той же самой причине ее несерьезности я должен был дописывать положенный объем портретами современников и молодыми специалистами.