Слава Сэ - Ева

Острые больные заперты в корпусе с решётками. Таких немного. Там видеокамеры и палаты с сигнализацией. Туда ходить мне не придётся. Разве что, бывает, расстроится какой-нибудь Илья Муромец, тогда все собираются, бегут крутить руки болезному. В период аффекта у них сила страшная. Раньше лежали два спецназовца, Саша-Молодой и Василь Василич. Саша служил наёмником во французском легионе. В Африке был, в Сербии. Потом повздорил с сослуживцами, кого-то пришиб, пришлось бежать. У него на теле следы сабельных ударов. Через всю Европу пешком пришёл в Латвию. Тогда ещё границы были. Саша переходил их по дну рек.

Поселился у мамы. Но нервы ни к чёрту, расшумелся, соседи вызвали полицию. Саша полицию выбросил в окно. «Войдите как положено», — сказал. Приехали антитеррористы, отряд «Альфа», их тоже в окно. Потом подтянулись мы с Вадиком, заболтали его, навалились, связали. Полгода Саша тихо ходил и вдруг опять разволновался. Не могли совладать. Дерётся, сволочь, очень ловко. Инструктор по рукопашному бою. Тут и отправился к нему Василь Василич. Тихо так вошёл в палату. Ни шума, ни лишних нервов. Через минуту вышел — забирайте, говорит. Саша лежит на койке, смотрит в потолок, не может пошевелиться. Я просил Василь Василича, покажи заклятие стеклянного глаза против спецназовцев. Он показал. У меня свет в очах потух — и всё. Ничего не помню.

Про Василь Василича знаем, что служил в секретной части. Диагноз — шизотипическая психопатия. Живёт в окружении мифических существ, рисует картины. Тихий. Думаю, он здоров на самом деле, просто прячется от коллег.

— Ты говоришь, «спецназовцы раньше были».

— Василь Василич, и сейчас здесь. В третьем корпусе. Руководит кружком живописцев. А Саша сломал шею. Сам себе. Сел на стул, крутанул руками голову — и готов. Они в Африке разнимали два племени. Поступил приказ оставить аборигенов как есть. Легион отступил, за следующую ночь племя номер один порубило племя номер два. Детей, старух, всех. Диких гусей вернули назад, а охранять уже некого. Мясо и тучи мух. Саша не выдержал сновидений. И все мы, со своей гуманистической психиатрией, помочь не смогли.

Зато наша больница — чемпион восточной Европы по ландшафтному дизайну. Среди психушек. Наши шизофреники самые прилежные. Семена ноготков сажают с миллиметровой линейкой. Ещё есть театральный кружок, в нём ставят итальянские комедии. Выходит живенько. Режиссёр приветствует импровизацию и нестандартные прочтения, у нас этого — завались.

Вот там, дальше, пятый корпус. В нём лечатся добровольцы. Сами пришли. Им здесь лучше, чем на воле. Три телеведущих с нервным истощением, математик, перестал понимать цифры, четверо проигравшихся богачей плачут об утратах, переживают экзистенциальный кризис.

И три десятка состоятельных домохозяек, жёны бизнесменов. Есть хорошенькие. У этих депрессия. Годы безделья выжигают в человеке радость жизни. Некоторые требуют, чтобы их выкинули в окно. Сами прыгнуть не могут, сил нет. Просят яду, предлагают денег. Это самые тяжёлые тётки, хоть и не опасные. Иногда с импульсивными кататониками легче, чем с ними. Тяжелы они не телом, характер дурной.

— Кататонии, которые воображают себя торшером?

— Если кататонический ступор, то да. Больные неделями не меняют позу. У нас есть один такой. Раз в три года приходит в себя, помнит всё что происходило. Кто как смотрел и кто издевался. Наговорил гадостей санитарке, которая с него пыль вытирала как-то небрежно. Сейчас опять считает себя мебелью.

А есть другой вид возбуждения, импульсивное кататоническое, там наоборот. Больной кидается, убить может. Обычно, буйных заговаривают бабушки-санитарки. Побормочут, попричитают. Глядишь — и успокоился человек. Иногда оборачиваем мокрой простынёй. В тяжёлых случаях прикручиваем к кровати. На два часа, не больше. Специальными такими вязками. Смирительные рубашки под запретом, не гуманное средство. Ну, а если видно, что кончится плохо, прописывают электросудорожную терапию. Это имитация эпилептического припадка. Эпилепсия противоположна шизофрении. Клин клином. Конечно, крайняя мера. От перенапряжения у больного рвутся мышцы и даже кости ломаются. Зато после неё любой тиранозавр становится не опасней помидора…

Вот этих помидоров мне и предстояло умывать. У Булгакова кот говорил, что нет работы худшей, чем кондуктором в трамвае. Он многого не знал о жизни.

Мне было проще, чем тем, кто жил здесь годы. Я мог сбежать в любой момент. Грязно, противно, страшно. Это место покинул Бог, оградив на прощание забором.