Катрин Сигюрэ - Барашек с площади Вогезов

Таким образом, я поселилась у мадам Антон. Ее фамилия произносится по-особенному, и здесь нельзя не сказать, что приезжие с континента первые полгода на Корсике не знают ни о ком говорят, ни кто говорит, так как здешние жители могут называться четырьмя разными именами, а также не знают, куда ведет дорога, на которую им указывают. Но мне это нравится. Это придает ощущение игры в «скраббл», а я обожаю эту игру.

Мадам была старой, намного старше, чем мы представляем матерей, и у нее был сын-таксист сорока девяти лет, что роднило ее с миссис Барт, за исключением того, что таксист был ее девятым ребенком. Впрочем, может, она и не была старой, просто горы и солнце дубят кожу намного сильнее, чем загар на Сейшельских островах с кремом «Биотерм» при коэффициенте защиты от UVB и UVA лучей, равным пятидесяти. И, на первый взгляд, она была красива. Но все-таки не слишком любезна. Потому, что она была корсиканка, а меня пока что не обратили в корсиканку.

Процесс обращения в корсиканку долгий и сложный, почти такой же, как обращение в иудаизм, но с некоторыми отличиями. Например, кулинарными: здесь обожают колбасные продукты из свинины и ее близкого родственника кабана.

За месяц пребывания на Корсике, а время здесь течет так же тихо и незаметно, как струится восхитительный воздух, я поглотила несколько голов (не головок) сыра, моченного в инжирном варенье, килограммы поленты, амбруччати, оладьев с сырным творогом броччио, пирогов с кусочками сала и ветчины и с пряной травой и гектолитры домашнего розового вина. Но от дикого подстреленного кабана отказалась. Я не могла скрыть, что кабан – грязный, а охота – варварский спорт.

Еще одна особенность этого места состояла в том, что мне уж точно не было нужды открывать молитвенник. Колокола здесь звонили каждые пятнадцать минут, вероятно, для тех, кто потерялся (хотя трудно это представить), и даже в тех местах, где не было деревень, а соответственно и жителей, стояли часовни, за которыми ухаживали невидимые руки.

Жизнь прекрасна, и прекрасна такая, какая есть. Чтобы ничего не разрушить в этой гармонии, застывшей во времени, мне не хотелось ни говорить, ни спрашивать, ни объяснять. Чтобы не толкнуть никого за столом, тем более когда собиралась вся семья, я проводила часы в глубине веранды, в том числе из-за панчетты, лонцо и фигателли [9], о существовании которых случайно узнала на исходе сезона. Так как все это ужасно воняло. После всех приемов пищи я благодарила Бога, как это делала и мадам Антон: она – за то, что меня накормила, а я – за покой в душе, в строгом смысле этого слова, а заодно и в теле, так как я жила, окруженная тухлятиной во время завершения трапезы. После нее я все бросала животным (любым), обитающим в горном ущелье напротив дома. По ночам там жадно чавкали… даже не знаю кто, – дикие коты, дикие коровы, ослы или кабаны? Сожалею, но я ничего не знала о корсиканской фауне, пока не прочитала какую-то книгу у мадам Антон с практическими советами; после этого я смогла бы, наверное, встретив в горах, отличить каменного барана от тапира. Вскоре я научилась определять, что лежит на моей тарелке, и прошла мастер-класс по копчению животных. Правда, я никогда не ела свиной бок: мертвое животное отбивает у меня аппетит. А что касается животного живого, то есть моего барашка, я пока что помалкивала, из страха быть препровожденной до самой границы.

К слову, я сполна оценила корсиканское гостеприимство: мадам Антон никогда не спрашивала ни почему я здесь оказалась, ни сколько времени пробуду. Позже я поняла, что она принимала меня не из-за денег. Ей не было нужды зазывать меня на деревенский ужин, который я предпочитала пропустить. И она ни слова не сказала, когда я сняла со стены в отведенной мне комнате распятого Христа и положила его в ящик. Я не могу заснуть в комнате с мертвым мужчиной на стене, тогда как люблю их живыми в постели. Сама комната была обклеена обоями с цветами каштана, и в ней стоял шкаф, двери которого украшали резные изображения сцен крестьянской жизни и портрет Девы Марии, нарисованный углем.

В конце первой недели мадам Антон оттолкнула мой чек с оскорбленным видом, что, видимо, означало: «Это не повод». Именно это и было по-корсикански: причины, которая заставила бы мадам Антон принимать меня, попросту нет. Ни интереса, ни повода – ничего. Мадам Антон считала, что меня привел к ней Господь Бог, что, собственно, она и говорила каждый раз, когда бросала мне полотенце, чтобы я вытерла посуду, или требовала, чтобы я прибралась немного: «Потому что вас сюда привел Бог». Мне нравилась такая манера видеть жизнь: поступать «по воле Иисуса» с тем, что есть, и с тем, кто есть.