Лора Белоиван - Южнорусское Овчарово

– Сынок, пошел бы ты в жопу, – ответил Том милиционеру и обратился к неизвестному человеку: – Извините, я ни в чем не уверен на сто процентов, но не исключаю, что эта бутылка – моя.

Человек замер, хотел что-то ответить, но передумал, а вместо этого протянул бутылку Тому.

– Простите, я не знал. Она тут валялась, а господин полицейский, – Захаров кивнул в сторону милицейского юноши, – утверждает, что алкоголь в яму не брал. Я подумал: а вдруг хороший коньяк? И правда неплохой.

– Спасибо, – кивнул Том, – я его примерно часа два назад сюда обронил. – А вы давно здесь сидите?

– Да по-разному, – ответил Захаров, – по-разному. А кстати, что у вас тут со временем вообще?

– А что со временем? – удивился Свиридов. – Я не знаю, я не местный. Что со временем?

– Что со временем? – переспросил Том и глотнул коньяку. – А что с ним не так? Лежит себе и лежит – там, сверху.

Захаров молчал. Юный милиционер думал о чем-то своем. Том продолжал исследовать коньяк, приходя к выводу, что отрезвляющее действие тот оказывает на уже набравшийся организм, а на трезвый – наоборот. Но разочарования не было.

– Знаете что, – сказал наконец Захаров, – я, пожалуй, пойду.

– Куда? – спросил Том. – Поздно же еще.

– Сойдет, – сказал Захаров, – нормально.

– Я вам подам плечо, – сказал Том.

– Спасибо, – кивнул Захаров. – Я вам руку.

Последним вытащили Свиридова. Оказавшись на поверхности, милиционер хотел сказать «спасибо», но получилось опять про документы. Смутившись, он сел на велосипед, кивнул на прощание и уехал. Захаров и Том почему-то долго смотрели ему вслед.

– Вы тут в гостях? – спросил Том.

– А вы? – спросил Захаров.

– Вы не в гостях, – сказал Том, – и вы не здешний.

– Сколько сейчас времени, интересно, – сказал Захаров.

– Лето, – указал Том на клумбу перед Домом культуры, – ночь.

«Ноги моей здесь больше не будет, – думал Захаров, мчась к федеральной трассе, – никогда здесь не будет больше моей ноги».

И вдруг резко, с заносом оттормозив, развернулся в сторону только что покинутой деревни – у самого в нее въезда мельком увидел указатель с надписью «Южнорусское Овчарово», гостеприимно перечеркнутый красной линией – и, сбавив скорость до шестидесяти, въехал на главную улицу, куда, кажется, уже начал опускаться предутренний туман.

– Я нарисую самое большое в мире ретабло, только давай уже хватит, – бормотал Соник, – давай уже выведи меня отсюда, пожалуйста, будь другом.

Судя по цифрам на телефоне, было три часа ночи. Еще минимум три часа до начала рассвета – и уже четыре, как он бродит по этой местности вообще и по лесу в частности. По лесу, в котором невозможно заблудиться ни днем, ни ночью, никогда: потому что не лес это вовсе, а просто заросшая деревьями небольшая сопка позади Давидовки. Позади, а не перед нею; между Давидовкой и Овчаровым сопок нет, а есть лишь грунтовка посреди заброшенных полей, всего-то пути три километра, выходишь сразу на Восьмой, а там пять километров сквозь деревню, полчаса быстрым шагом – все время по асфальту, а в центре вообще фонари горят, словно в Европе где-нибудь, уже не потеряешься, там рукой подать до дома. Но Соник уже почти перестал верить, что когда-нибудь попадет домой. И что когда-нибудь настанет утро.

В наших краях очень часто кружит и морочит. Никто не знает почему: в общем и целом место вполне благополучное, не проклятое, тысячу раз проверяли. Тем не менее то и дело слышишь, как кто-то опять заблудился в трех кедрах, чуть не сгинул в пяти дубах, едва не пропал в болотце полтора метра диаметром и глубиной лягушке по пояс, потерялся на сопке между Третьим мысом и Косым переулком, не вышел на связь в районе Лагуны – и так далее. И ладно бы происходили все эти истории с горькими пьяницами, так нет – все сплошь люди трезвые. А как начнут рассказывать, по каким чащобам их носило, так слушаешь и не веришь. Думаешь: врут для красоты. Но Соник точно не врал. Ему ни к чему, он не настолько любит общество людей, чтобы приукрашивать для них действительность еще и вербально.

– Я взрослый здоровый мужик, мне скоро полтос. – Соник говорил вслух, потому что тишина вокруг была невыносимой. – И росту во мне… Стоп машина. Опять эти железные заборчики.

Никто, впервые увидев Соника, не верит, что он художник. Сразу переводят взгляд на его руки – ищут подтверждения. А что руки: какое туловище, такие и руки. В Сонике росту больше двух метров, два ноль семь, если точнее; и – нет, в баскетбол Соник никогда не играл, даже в юности. И как же его замучили этой шуткой про НБА или шуткой про вворачивание лампочки сидя – хоть в деревне, хоть в городе люди обожают шутить одинаково и цитировать одно и то же, но каждый, конечно, полагает, что именно его шутка свежа, юна, не знавала других пользователей и что именно он у нее единственный автор.