Жанна Тевлина - Вранье

– Он же такой богатый. Пусть купит себе квартиру…

Марина глянула презрительно:

– Ты чужие деньги не считай. Он сам разберется, что ему покупать и когда. Короче, вопрос такой. Нам надо где-то жить, и я подумала, что ты не будешь усложнять Гришкину жизнь и дашь нам пока пожить тут. Как только мы переедем, квартира твоя.

Шура помнил, что самое стыдное было говорить об этом маме, но та промолчала, и стало еще тяжелее. Иногда его подмывало позвонить Марине и сказать, что он передумал, что квартира его и он в ней будет жить. А потом посмотреть, как она будет унижаться. Но он так и не решился. Анатолий Палыч купил квартиру только три года назад, когда Шура давно уже был здесь. Старую квартиру решили сдавать и деньги пустить на Гришкину учебу. Шура не возражал.

В зале тель-авивского Гейхал-а-Тарбута не было свободных мест. Это был один из самых крупных концертных залов, и Шура даже не представлял, что бывшие соотечественники так активно посещают культурные мероприятия. Хотя израильтяне тоже встречались, но были явно в меньшинстве. На концерт уговорила пойти мама. Две ее местные подруги, Рая и Муся, идти категорически отказались. Они не привыкли выбрасывать деньги, когда жизнь и без того непростая. Елизавета Матвеевна жила в Израиле давно, и очень скоро выяснилось, что у нее уже другие заботы и интересы. Мамины проблемы ей были непонятны, а маме та казалась опростившейся. Шура догадывался, что и с другими двумя подругами ей ненамного легче.

Он редко выбирался на пляж. Днем жарко, а рано встать не получалось. А тут как-то удалось встать в восемь. По дороге купил арбуз, было лень возвращаться, и он потащил его с собой. Он сразу увидел маму в компании нескольких пенсионерок. Они плавали недалеко от берега, все в похожих белых панамках, о чем-то оживленно беседовали и выглядели довольными. Но у Шуры сжалось сердце. Сидел на берегу, ждал. Мама вышла из воды, увидела его, обрадовалась. Муся спросила:

– Шура, вы где арбуз брали?

– А тут, прямо у набережной.

– И почем кило?

Шура растерялся:

– Я не помню…

Муся выразительно посмотрела на маму, мама отвернулась.

– Шура, вы ж молодой. Вам что, до базара дойти трудно? Я уж не говорю, что там дешевле. Но арбузы совсем другие. Во! – Она расставила руки и округлила ладони. – Маешь вещь!

Мама перехватила Шурин взгляд и слегка улыбнулась. Вообще, она переносила эмиграцию гораздо легче, чем он ожидал. Иной раз ему было больно смотреть, как она вынуждена общаться с совершенно чуждыми ей людьми, но она принимала все как должное и не жаловалась. Это было неожиданно, так как Шура знал ее нетерпимость. Правда, иногда она все-таки срывалась. Недавно зашла к нему без предупреждения. Он боялся ее визитов, надо было о чем-то говорить, а оба знали, что это невозможно. Правда, иногда она делала вид, что не понимает, и неуклюже скреблась в его естество, которое было давно и плотно закрыто для всех. Шура мучился, раздражался, становился агрессивным. Он бы хотел оттаять, но для этого надо было всего-навсего родиться заново и не проживать того, что он прожил. По-другому не получалось.

Мама сказала с порога:

– Как ты плохо живешь… Как бомж… Неужели надо было уезжать для этого?

Шура сдержался:

– Ты это уже говорила.

Мама поджала губы:

– Я понимаю, что говорю в пустоту.

Он не заметил, как перешел на крик:

– Ты хочешь, чтобы я вернулся в Москву?! Да?!

Мама испугалась:

– Я ничего не хочу. Это тебе решать. Я раньше на тебя не давила и сейчас не буду.

– Мама, мне и так трудно. А ты от меня постоянно чего-то хочешь.

– Ну, я же тебе хочу помочь…

– Не надо мне помогать, ты не можешь мне помочь! Просто не мешай!

Когда она попросила сходить с ней на концерт, он вначале отказался, а потом подумал, что через три дня приезжает Марина и неизвестно, чего ждать, а так он получит временную индульгенцию и будет свободнее в своих поступках. Мама сказала:

– Тебе самому полезно. Ты, наверное, никогда «Виртуозов» не слышал?

– Как-то не до того было.

– Вот именно. Скоро станешь пещерным человеком. А в программе, между прочим, Моцарт, Гайдн.

– Ну, раз Гайдн.

«Виртуозы Москвы» выступали с Израильским камерным оркестром. Это Шура вычитал во время перерыва. А в первом отделении все хотел спросить, что они слушают, но неудобно было нарушать тишину. Вначале он отвлекался, а потом вспомнилась дача, на которой он вырос. Он катится на велосипеде к шоссе встречать родителей. У него была тайна, и не было сил хранить ее: он может один доехать до шоссе. Папа еще не знает и будет его ругать, но Шура не боится. Он-то понимает, что папа обрадуется. Вот он проезжает старую березу, за ней поворот, тут главное – не упасть, и он не падает и едет дальше уже смелее. Только успеть! Только бы дорога не кончалась. В зале зааплодировали. Все вставали, и Шура тоже встал. Хлопали стоя. Ему хотелось так стоять и знать, что вокруг ничего нет: только этот зал и эта музыка. Когда вышел в фойе, достал программку. Это был Первый концерт Бетховена для фортепьяно с оркестром си мажор.