Рудольф Яшик - Избранное

— Вы за письмом от брата? Нет письма. Брат забыл вас. Будь у меня такая красивая сестра, я писал бы ей каждый день, хоть бы и из Америки.

Яна не знает, как высвободить руку из клещей. Она смотрит на Ремеша. Встретив взгляд его черных глаз, она резко отворачивается. Он глядел на ее грудь. У него белые блестящие зубы. Скорей натянуть платок!

— Ваш брат эсэсовец. И Франц Киршнер был эсэсовцем, а теперь он павший в бою герой. Вы дрожите, Янка, что с вами? Боитесь за брата? И я за него боюсь. Не желал бы я вручить вам белый конверт в черной рамке. — Тут Яна вырвала руку из железных пальцев Ремеша и в недоумении уставилась на ухмыляющееся лицо. А его губы снова смеялись, поблескивали белые зубы. — Я плохо воспитан — тяжелое детство и так далее, милочка.

Он хотел было взять ее за подбородок, но Яна уклонилась. Она готова бежать, что-то в Ремеше теперь отталкивало ее. Уже без дрожи она переносила его искрящийся взгляд. Что-то в ней изменилось. Разобраться в этом Яна не умела. И не убегала она лишь в надежде, что все станет как прежде и что ей опять захочется услышать его голос и, лежа на диване, испытывать прежнее томление.

— Вам это неинтересно, Янка. И мне. Я болтаю попусту. Если я вижу кого-нибудь перед собой, я должен говорить. Удивительная болезнь, не правда ли? У меня из-за этого вечные неприятности. — И Ремеш понизил голос: — Сегодня в пять мы можем встретиться. Здесь! Или где вам угодно! Назначьте место сами, мне все равно где. — Он приближался к ней, а она отступала, потом лицо ее болезненно исказилось, и она побежала домой.

— В пять! — крикнул он ей, уверенный, что она придет. «Придет. Она будет моей. Интересно, чем сестра эсэсовца отличается от других? Ура, весь мир будет у моих ног!»

Ремеш вернулся на службу и сообщил всем:

— Панихида прошла благополучно.

Он снова взялся за работу. «Разве это работа, на почте-то? Однообразная, как пески в пустыне», — любил он говорить. Но сегодня он с головой ушел в нее и очень удивился, когда наступил полдень. Помещение почты опустело. В одиночестве он подумал о Яне: «Придет». Но до пяти было еще слишком далеко. Дело было не в этих пяти часах, вообще дело было не во времени. «Возможно, что в кабинет Киршнера сейчас входит начальник жандармерии. Должно быть, он уже там, потому что Киршнер, как всякий немец, любит точность. Они не ладят между собой. Киршнер не любит Куница, как не любит все ненемецкое. Но в данном случае это вещь второстепенная и не имеет значения. Старый криминалист прежде всего захочет спасти свою шкуру. Затея с письмом была плохо продумана. Если бы я не напугал Кильяна, он сам отнес бы письмо Киршнеру. И у Кильяна хватило бы ума положить письмо на стол секретарше, на газету «Гренцбот», сказать: «Хайль Гитлер!» — и уйти. На почте все знали о смерти Франца. Надо было послать кого-нибудь на площадь. Нет… Пойти на площадь нужно было мне самому да шепнуть двум-трем приезжим мужикам эту новость, и она тут же разнеслась бы по всему городу… Затея с письмом плохо продумана. Теперь далее тугодум Киршнер легко догадается, что похоронную умышленно задержали на почте, а затем кто-то натерся фосфором — хе-хе, недурная была идейка! — и в таком виде предстал перед его женой. А когда зеленый скелет привел обывателей в смятение, торжественно припожаловал мертвый Франц и взбаламутил город окончательно. Но в наш блестящий век мало кто верит в привидения. И меньше всего начальство. Старая ищейка Куниц не упал в обморок от страха, услышав о выходце с того света, а деловито спросил меня, где я был вчера вечером. Об этом стоит подумать». Ремеш не чувствовал голода. Но его охватила мрачная неуверенность — ощущение, до сих пор ему неведомое. Кто-то должен решить его судьбу, и кто-то уже мог ее решить… Слова Куница звучали неубедительно: «Я пошутил, пан Ремеш. Вы свободны… Вы свободны…» Куниц старая ищейка. Но у него нет доказательств! Как я мог это допустить? До сих пор я сам решал свою судьбу. И не только свою. Яна? До нее еще слишком далеко. До пяти многое может произойти…»

Матовое стекло. Цифра три просвечивает сквозь него, словно готический шрифт сквозь конверт. Помещение просторное, этакая небольшая площадь, но Шефу душно, что-то его здесь гнетет.

Он выругался и встал. Привел в порядок стол, запер его, ключ положил в карман и вышел, но тут же вернулся и бросил ключ на стол.

— Почему вы так задержались, пан Ремеш?

Он не помнил, что ответил телефонистке. Вон отсюда, и как можно скорее! Полдень, пора обедать. Но голода Ремеш не чувствует. Рука в кармане сжимает пистолет. Куда идти? Не в помещение, нет, никаких помещений, там могут схватить. Теперь над его головой должно быть небо. Площадь, улица, поля. Поля? Улица и площадь. Вот ресторан, где он обедает и ужинает. Ни в коем случае! Черный ход здесь ведет в глухой двор, окруженный высокой кирпичной стеной, ворота всегда на запоре. Ни в коем случае! Захотелось есть. Ремеш зашел в мясную лавку Пешко. Он ел, стоя перед лавкой и посматривая на марширующих артиллеристов. Веснушчатый унтер и семнадцать солдат. Они идут сменить караул у артиллерийского склада, что в двух километрах от Правно. Подсумки, на касках двойной белый крест [46] Двойной крест — знак, входивший в герб Словацкого государства. . Шеф проводил их презрительным взглядом.