Рудольф Яшик - Избранное

В низинах стояла талая вода. Ручейки прогрызли в сугробах ледяные русла, бежали к рыжему лесу, где на рыхлом подтаявшем снегу виднелось множество следов. Больше всего их было вдоль красного телефонного провода. Тут Гайнич с Луканом и услыхали отдаленные, неразличимые человеческие голоса. Потом звонкий металлический звук разорвал тишину желтовато-белого круга, и из рыжего леса вышел высокий немецкий солдат с винтовкой на плече. Он выжидательно остановился на их пути.

— Фриц!

— Обойдем его! — прошипел Гайнич.

Солдат стоял на обледенелой тропинке, подбрасывая винтовку. Из-под каски выглядывала пилотка, натянутая на уши, и почерневшее, обмороженное, обветренное лицо. Он смотрел неприветливо, но внимательно, склонив голову набок и напоминая чем-то выжидающе-озадаченную собаку.

Пока Лукан и Гайнич приближались к немцу, напряжение росло. С каждым шагом усиливалось недоверие. Ни та, ни другая сторона не знала, как себя вести. Такие отношения были обычны в глубоком тылу.

Немец должен был видеть знаки различия у Гайнича, должен был знать, что перед ним офицер союзной армии. Все это могло ничего не значить для старого служаки, который наверняка самозабвенно приветствовал бы своих офицеров. Но тут было еще и другое, что следовало решить в ближайшие секунды: кто кому уступит дорогу? Стоять можно было только на обледенелой тропинке. По обе ее стороны лежал мокрый снег, струилась вода.

Лукан сделал шаг вправо, тогда и немецкий солдат шагнул в сторону от тропинки, улыбнулся и хрипло спросил:

— Ungarn? [14] Венгры? (нем.)

— Slovaken [15] Словаки (нем.). .

— O, ich dachte… [16] О, а я-то подумал… (нем.)

Немец подкинул винтовку и, когда Лукан проходил мимо, схватил его за рукав и пощупал толстое сукно.

— Gut, gut [17] Хорошо, хорошо (нем.) . , — произнес он и, показывая на свою поношенную зимнюю шинель, засмеялся: — Холот, сима, холот, сима, nichts gut, ich bin kranke [18] плохо, я болен (нем.) . .

— Schnaps, ja? [19] Шнапсу, да? (нем.) — предложил Гайнич и медленно протянул немцу фляжку.

— О! — Солдат, испуганно озираясь, отрицательно покачал головой.

Он боялся рыжего леса, боялся позолоченных офицерских звездочек и инстинктивно понял, что выход из этого сложного, немыслимого положения ему поможет найти солдат, сопровождающий офицера. Он повернул обмороженное лицо к Лукану, и тому стало жаль несчастного солдата. Он сказал:

— Trink! [20] Пей! (нем.)

— Danke schön [21] Спасибо (нем.) . . — Немец отдал честь Гайничу и, спрятавшись за спину Лукана, принялся жадно пить огромными глотками. — Mein Gott, es ist ja aber wichtiger Rum! Danke schön, Herr Offizier! [22] Боже мой, да ведь это настоящий ром! Спасибо, господин офицер! (нем.)

Он вернул фляжку Гайничу и снова отдал честь.

— Front? [23] Фронт? (нем.) — Надпоручик указал вперед.

— Jawohl, Herr Offizier. Ivan macht bum-bum [24] Так точно, господин офицер. Иван палит: бум-бум! (нем.) .

— Бум-бум! — засмеялся Гайнич.

— Криг ист шайсе, нихт вар? [25] Krieg ist Scheiße, nicht war? — Война — это дерьмо, верно? (нем.) — спросил Лукан, угощая немца сигаретой.

Немец взял ее и отступил на шаг. Его глаза в ужасе полезли на лоб. Он перевел взгляд на офицера, и Лукан понял его. Солдат опасался офицерских петличек и, как всякий немецкий солдат, молчал. И Лукан знал, что немец не согласится с ним даже в отсутствие над-поручика. Он знал немцев и именно потому никогда не мог их понять.

— Ауфвидерзеен!

— Auf Wiedersehen! [26] До свидания! (нем.) — Немец отдал честь каждому в отдельности.

Некоторое время словаки шли молча, потом Лукан заметил:

— Не все немцы одинаковы. Среди них и хорошие люди встречаются. Вы так не считаете, пан надпоручик?

Гайнич ничего не ответил. Он рассматривал воронки от снарядов. Это «вы не считаете» оскорбляло его. Но в голове засел образ немца с почерневшим лицом. «Какой-то дурковатый деревенщина. Сразу видно». И вдобавок надпоручик понял, что немец вызвал в нем те же чувства, что и первый штабель человеческого мяса. Ему стало как-то жутко, возникло незнакомое ощущение собственного ничтожества. В нем словно что-то отмирало, и не было сил воскресить в себе это что-то, а сил недоставало потому, что, будь они у него, не было бы смысла искать их в себе. И Гайничу пришлось остановиться, чтобы, преодолев отвращение, — ведь фляжки касались черные, растрескавшиеся от лихорадки и ветра губы этого немецкого деревенщины, — отхлебнуть рома. В порыве минутной слабости он угостил немца. Впредь он такого не сделает. «А немец все еще там?» Гайнич оглянулся: немецкий солдат стоял на прежнем месте. С какой-то радостной непосредственностью он помахал им рукой, как, прощаясь с отцом, машут на железнодорожной станции дети.