Александр Гольдштейн - Помни о Фамагусте

Посреди гостиной встал табурет с семью фигурками.

Жидкобородый, редкоусый мандарин-болванчик, то выпячивая, то отклоняя на подвижной шее головку, ворочал красненьким изогнутым язычком, китаиси, китаиси, как бы дивясь своей откровенности, подогреваемой плотно запахнутой, богатой одеждой, чиновно-малиновый гусь с выводком закадровых канцеляристов в халатах. Стяжал уважение и достаток, запомнив наизусть и в совершенстве полюбив все содержание традиционной сокровищницы, труды философов разных школ, писателей по вопросам истории, литературы, усвоив сущность языка во всех его стадиях, — перед нами, почтительно толковал комментатор, человек со сложным миропониманием, созерцающий всю свою четырехтысячелетнюю культуру, а всего-то поводящий головкой болванчик.

Кофейник скучал по кофейне Лутви на задах травницкого базара, ниже холодного родника, там, под лиственницей, на скамьях, иссеченных шрамами времен и нашествий, в час послеполуденной молитвы восседают именитые люди, обсуждают известия о назначении консула. Кто был сей Лутви, из предания стерлось, уже лет сто, как объедены кости на одном из разбросанных по городу кладбищ, но приходят пить кофе под его старую лиственницу и на приземистых, вросших скамьях добрым словом поминают предусмотрительность основателя, а султанов, визирей и беков забывают, как потраченный в лавке медяк.

Черный ферзь захватил лишнюю клетку, прыгнув на h4, а надо бы на g5, что всколыхнуло шторм, опровергший трон чемпиона, рыже-красного коротышки, восьмого или четырнадцатого отпрыска гетто-семейки (не фыркайте, это я — юдофоб?), поклонника оздоровительного шарлатанства посредством неумеренных поглощений холодной воды. Проигрыш московского матча объяснял нехваткой в Москве чистопробного льда, но не смерзся, не обратился в сосульку. Кипел, бурлил, подсурдиненный синагогальный мотив напевал, пока думал соперник, и рассказывал в форточку скорбного дома об изобретенном им беспроволочном телефоне, о том, что силой разлитого в жилах его электричества на расстоянии, через Атлантику крутит-вертит позицию, перемещает фигуры, все те же фигурки. Какой человек, ах, какой человек, из тугоплавкого сделан был материала.

Крестьянин и медведь, впрягшись в хомут, тащили розвальни, транспорт запропастившейся северной Девы. Идиллия, рождественский извоз, любимый в книжках-раскладушках, которые беглый мой бедолага отец более для себя, чем для младшего сына, выменивал у офеней. Цветные, кудрявые книжки, в них поднимались из страниц дворцы Карабаса, дворцы Альманзора, и сказка Запада окуналась в аравийскую быль фонтанов, закоулков, ночей и блистающих глаз. А что же снег, растаял? Да вот он, у домика, где скандинавская русоволосая лапочка, забелив простоквашей ежевичный пирог, ложится под одеяло с плюшевым котиком и мечтает, мечтает в тепле.

Два пьяненьких кота на задних лапах с пасхальным яичком в передних. Подгуляли, горланят котяры, хвост трубой, ус торчком. Праздник, бюргерам ли манкировать, и таким уютом повеяло: фахверк, черепица, погребки, двухбашенная кирха; уютом и сожалением, что и сюда не попал, будто в голландские владения на Суматре: Теранг-Теранг, Дюран-Дюран.

Студент, подобно мандарину, был из Поднебесной. Я читал, что китайские студенты до старости сдавали экзамены разных ступеней, мало кому удавалось с начальной попытки, читал, как съезжались из сельских своих городишек в административные средоточия государства и там жили на общем дворе в войлочных юрточках, столь тесных, что ноги спящего вылезали наружу. Между прочим, сам автор историй об учащихся и соблазнительницах-лисах, хотя встречались среди лисанек и помощницы, вроде той, что прибежала к задремавшему и опрокинула на сочинение тушницу, он, пробудясь, рассвирепел, а клякса была совсем даже не клякса, но тончайшая каллиграфия, снискавшая высший балл знатоков, сам автор на склоне дней впервые не провалился перед комиссией, с незаживающей травмой раз десять пробовал или двадцать. Не его ли портрет в заостренных и смазанных, выпуклых и подтекших чертах.

Седьмой была модель триремы.

На осмотр четыре секунды, и я должен был описать расположение скульптурок и каждую порознь, в максимальной манере, не выпуская точечек, крапинок, отбитостей и метаморфических погрешностей их конституции. Для новичка так-сяк, поскреб затылок Яшар-муаллим, но и ошибка типичная, не устранишь — не продвинешься. Повторим упражнение, выгреб он из ларца семь новых изделий, с которыми знакомить не стану, — прежний эффект, так и будет, если не перестроишься. До обморока старался упомнить я весь табурет, подбираясь к отпущенному мне пределу внимания, я сон потерял и кружили во сне надо мной фарфоровые, в оспинах, ангелочки, некомплектные чашки, тускловатые змейки на уральском камне с прожилками, нецке из моржовой кости. Скатывался липкий с матраса, к ногам сияющего, будто лакированный башмак, учителя: доброе утро, взъерошенный фамулус, мы в начале бесславного пути героев.