Юрий Батяйкин - Яблоки горят зелёным

И чтобы от них не пошло какого ненасытного рода и не съели всю Приру, лишила она их закрометных Васей (ударение на втором слоге).

Просыпаются оне утром, а у обоих между ног гладко и дырки нет, где была жо…а. Они к Прире: возмущаются, котят хотят утопить. А Прира им гаворет:

– Яки бы вы жили, як люди, то бы и скале, як люди, а так и на этом скажите спасибочки…

– А где наши закрометные Васи? (Ударение на втором слоге.)

– Закрометные-то вам на что? Закрома те не ваши. А Господа Бога. И мои…

Как очерчали Помойкин и Кошелка, стали Бога костить: ты, мол, Небесный Тихоход, сволочь и педераст. Спускайся, курва, и нам все подавай, ваще обслугу нам обеспечь, урод.

Бога такие речи послушал да и отнял у их виды и солнце глотать вспретил. А то они, як саранча, сглотали уже усе виды и усе солнце выжрали изнутри, так что на Земле начались катаклизмы: торнады, к примеру, иле смерчи (Ударение на второй слог.).

Тогда открылись у их в один день жоп…ые дырки, а закрометных ужо не наросло никодысь. И стали оне як обычные люди. Тока биз пиридков.

Жил да был в деревне Поганкино под Одессой юноша по фамилии Офуелкин. Было ему уже 32 года, он так и не познал женской ласки. С лица, впрочем, он был довольно пригож. Только прыщав – нимагу, бл…

Он доучился только до 5-го класса. После перестали его в школу пускать. Бить не били, а поржать приезжали со всей области. И решил Офуелкин бежать куда глаза глядят. А глядели они у него, как и у всех прочих, на Москву. Долго ли, коротко, оказался Офуелкин в Москве. Снял он на окраине, почти што на Вкраине, кухонку малэньку у старого дидка и начал печь блины, а еще жарил картули все дни напролет…

Также он изобрел с мяса делать разварюху. Долго думал Офуелкин, куда ему податься с прыщами, – ни на один завод его не взяли. Ходил он и по турагентствам, но там як глянуть на евойные фурункулята, так ссать бегут – работы никакой нет, а уборща гребаная ворчит, воняет – ей убираться, твари.

Долго он размышлял, но не как ему прыщи вывести – дело простое, а как с прыщами устроиться, и чтобы никто не доставал, не точил, бл…дь. Сварил он борщ да и уселся думать. Сидит, гадит когда – думает, в ванну когда прошмыгиват – тоже думат.

Тем времем он перепортил дидку вещей, и пора было определяться, пока тот издюлей не накрошил.

И тут в голову ему пришла офуительная идея. Не зря он родился с такой фамилей. Он понил, что ево место – тиатор. А он у ём – рижиссер. Все сучки от него пысают под себе, педерасы шмыгают, прижимаясь к арене, боясь поднять зенки…

Начал Офуелкин обхаживать театры и предлагать себе в режиссеры. Но нигде не брали. Тока один режессер хотел узянуть ево памошнеком, но он был петух гамбургский, он же кошкарский. Любил он половое только с мужиками. Фу – гадось. Но и зеся не сложилось у Офуелкина: прыщи его больно сильно отталкивали, а тот урод был неизвраченец.

Горько плакал наш герой и стал сочинять режиссерские видения картин главных спектаклей. В тиатрах обравались – фули – ни фуя делать не нада, какой-то офуелый за них всю рабатку проделыват.

И тута приходит ему песьмо. Так и так, приглашаем Вас машинестом сцены. Он, конечно, пошел. Атама надо только дикорации двигать или на рыгаги наваливаться. Весь спектакль бригада курила и жрала бормотню. А Офуелкин не куркал и не бормашил. Он и уволился.

А тем времем пошла его грустная исторя гулять по Москве, пока не дошла до Министра Культы. И тот решил: зделаю в жизни один добрый паступок, а больше не буду. Нашел он адрес, телефон Офуелкина и звонит. Тот офуел в прямом смысле от щастья, что Бог его не забыл. Говорят они меж собой, да так приятно всё, минут сорок пошло, решили обоюдно, что Офуелкин идет Главрежем в Балыиой театр, но не прощаются, обмениваются комплиментами – так друг другу понравились.

И тут – надо же было бесу влезть, вля! – Министр возьми и спроси:

– Простите, а зовут-то вас как?

И настал издец.

– Зовут? Зовут, вля, Вальдек, нет Валёдя, нет Вальдемир, нет Рогот, Рокот вроде, нет Новек, нет Флокс… Как же меня зовут, бл…дь ты та-ка-а-а-а-я????!!!!!!

Министр бросил трубу, а Офуелкина свезли в дурдом. Вспоминать, как его, вля, зовут. И поныне он там.

– Знаете ли вы, как волки охотятся на мужиков? – начал старик Потап свой нехитрый рассказ. – В зимние вечера, когда солнце, как масло, катается по раскаленной добела сковороде, в деревне звучит колокол. Через некоторое время волки, одетые в порты и с двустволками за плечами, собираются на краю деревни. – Старик Потап высморкался и продолжал: – Сидим мы как-то с Матреной в логове. Вдруг слышим – трубят. Чу, кажется, волки. В это время на поляну выскочил дед Пахом, и прямо к нам. А волки уже близко: наседают, кусают за пятки, лают. Пахом втиснулся в нору, да не весь: жену помял и придавил детишек. Вдруг кто-то как огреет прикладом его ниже спины! Пахом выскочил из берлоги, перекувырнулся два раза, обоср…лся и помер. Подошли волки и стали снимать с него шкуру. «Славная добыча», – сказал один.