Николай Редькин - Тихая Виледь

Народ громко аплодировал ей. Лидия Ивановна предложила выступить Нюре, Василисе, Манефе – всем желающим. Но они замахали руками: «Васильевна все уже сказала! Вот кого надо в президенты!» Под общий смех объявила Лидия Ивановна, что сейчас будет концерт, и пригласила всех за столы. Однако нашелся еще один оратор.

Игнат Петрушин вышел к микрофону:

– Ну уж коли меня в новые русские записали… – начал он, хотя никто его вроде бы в «новые» не записывал.

И тут же бросил он эту незаконченную мысль и стал рассказывать, разводя руками и почему-то показывая на иностранца, что появлялся то тут, то там и продолжал фотографировать праздник…

Как и иностранец Юрий Захаров, так и питеряк Игнат Валенков подробно рассказывал, как учился, чего достиг в жизни, почему решил вернуться на родину.

И складно так говорил, ровным приятным голосом. И вроде бы хорошо все то, о чем он сказывал. Ведь хорошо же, что вернулся с семьей и детьми. И все видели жену его, Маргариту Ильиничну (бабы покровские звали ее Маргариткой Игнатовской) – невысокая круглолицая женщина с желтыми крашеными волосами широко, картинно улыбалась, когда муж называл ее, – и двух детей-школьников видели они – сидели детки на скамейке и слушали, что говорил папочка.

Все хорошо. На родину. Всей семьей. Игнат работает в колхозе (это после Питера-то), а детки учатся в Покровской школе у Лидии Ивановны доброму, вечному.

При имени своем Лидия Ивановна поморщилась – знала она, каких своенравных деток привел в школу их папочка. И все бы хорошо, но что-то странное было в речи Игната. Будто бы не на празднике народном он произносит ее, а на предвыборном собрании, зачитывает, так сказать, свою программу. Не искренность и исповедальность была в ней, а цель! Она была слишком явной, понятной. Она сквозила в каждом слове его.

А когда он, вдохновившись от собственного красноречия, начал критиковать власть прошлую, разрушившую мир деревни, перешел на власть нынешнюю, которая не лучше; когда заявил, что в такой нищете жить нельзя, что одна питерская фирма готова помочь… – тут уж он перебрал!

– Так это ты, что ли, колхоз-от купить хочешь? – выкрикнула Нина, уже наслышанная от Дарьи о колхозных делах.

– Да никто не собирается его покупать! – Игнат был раздражен (об этом его часто спрашивали, и ему приходилось растолковывать безграмотность постановки вопроса). – Мы помочь хотим…

– Помогли уж… – махнула рукой Нина.

– А я скажу вам, как прошлая власть вам помогала. – И он вытащил из кармана пиджака желтую газету и показал народу. – Вот, взгляните: районная газета за 5 февраля 1960 года. Что мы здесь читаем: «О планомерном строительстве и благоустройстве колхозных сел района». Постановление бюро райкома и райисполкома, подписанное секретарем райкома С. Валенковым и предриком Н. Ворониным. Знаете таких? Знаете. А как лицемерно звучит – о благоустройстве! А на самом деле – о сносе наших деревень. Под этим постановлением приведен и «Список населенных пунктов, которые подлежат сносу в течение ближайших трех-пяти лет». Вот так. Есть в списке и Заднегорье.

– Хорошо читаешь! – негромко сказал от машины Федор Степанович, но его все услышали.

– Хорошо учили, Федор Степанович, – улыбнулся Игнат Петрович.

– Молодец, брат, хорошо подготовился, – потирал руки Серьга Петрушин.

А брат продолжал:

– А я вот молодежь нашу спросить хочу, знает ли она историю свою? Своего села? Своей деревни? – Он на мгновение замолчал. – А если знаете, то скажите-ка мне, что такое патрулирование крестьянства! Да, да, вы не ослышались – патрулирование крестьянства. Всего. Поголовно. Молчите? А вот старики наши знают, как строго за всеми следили: кто вступил в колхоз, кто не вступил, кто выехал на лесозаготовки, а кто нет. Выясняли, по какой такой причине… Разбирались… Вот какое оно, патрулирование. А знаете ли вы…

– Да мы-то знаем, Игнат Петрович, отчего ты речи такие ведешь! – не выдержал Борис.

И все повернулись в его сторону. Татьяна Владимировна, накрывавшая на столы с Нюрой и дочерьми ее, насторожилась, зная крутой характер мужа, – как бы не сцепился он с этим новоявленным русским. Но Борис и слова более не сказал. Горькая усмешка не сходила с лица его. Странно было слышать ему, как бывшие жители бывшей деревни подробно рассказывают друг другу, как сложилась их судьба. Игнат питерский откровенно хвалится, чего достиг в жизни, достиг не здесь, на родной земле, а где-то далеко, в других краях, в других весях и городах, в которых никто из слушавших его никогда не был и, видимо, никогда не будет.