Николай Редькин - Тихая Виледь

А Лида продолжала:

– А вот и самый маленький житель нашей деревни, Боренька Осипов. Родители, покажите Бореньку.

Алексей высоко поднял Бореньку на руках. Тот крутил глазами, соображая, наверное, в жители какой деревни его только что записали.

Самый старый (под руку с Алексеем) и самый малый (на руках того же Алексея) жители деревни проследовали со сцены на скамейку.

– Вот ужо! Доухмыляешься… – продолжала добродушно ворчать Дарья на улыбающуюся Настю, записавшую ее в артисты.

Немногословный Борис не любил публичных выступлений. Лидию Ивановну просил не включать его в сценарий праздника.

А Федор, последний первый секретарь, по долгу службы всегда выступавший и убеждавший, какой правильной дорогой должен идти народ, не мог не произнести речь. Правда, сейчас он толком не знал, что сказать этому народу. Вообще, черт знает, что за праздник устроила его женушка с его доченькой!

Его все еще воспринимали как секретаря и обращались к нему с почтением, как к начальству. А ему так хотелось побыть простым смертным, обычным заднегорским мужиком! Как хотелось сбросить политмаску, которую он носил всю жизнь. Время вроде бы уже сняло ее, но непостижимым образом она на нем появлялась. Он ее чувствовал. И играл отведенную ему роль. Вышел на сцену, сколоченную из грубых досок, и сказал:

– Я рад, что мы сегодня собрались, – а сам не чувствовал, что рад этому, и понимал, что говорит что-то не то, не о том, не так, как должно. – Я рад, – все-таки говорил он, – видеть вас всех: и старожилов деревни, и бывших своих учеников… – И он сказал еще обычные слова, которые говорят в таких случаях.

И ушел со сцены с омерзительным чувством, что сказал совсем не то, что хотел, и не то хотели от него услышать. Он сразу направился к машине (наверное, действительно собирался уехать). Но Борис окликнул его:

– А кто будет в кол играть? Яйца катать?

И странно подействовал на последнего первого секретаря этот иронический окрик. Он остановился у машины в нерешительности, словно действительно не знал, как ему теперь поступить.

– Среди нас, между прочим, есть иностранцы, – говорила тем временем в микрофон Лидия Ивановна.

И все оборачивались, искали иностранцев. А иностранец (белобородый, в кепочке) всех снимал на свою камеру и смущенно улыбался в бороду.

– Я сын Евлампия Захарова, если кто нас еще помнит, – говорил иностранец, выйдя к микрофону. – Юрий я, или Юрик, как меня здесь в деревне звали. – И он коротко рассказал, что когда отец отбывал срок за язык (как он выразился), то познакомился в зоне с одним белорусским поэтом и художником (он назвал имя, которое никому ничего не говорило).

И после отсидки отца семья переехала в Белоруссию, в родные края этого самого художника.

– У братьев моих и сыновей их сейчас большие хозяйства. Ну, словом, нас, кулаков, сколько ни давили, да так и не раздавили. Крепь наша, заднегорская, все равно вылезла! Жалко, не здесь мы теперь кулачествуем, а аж за границей. Но уж как вышло. – Он усмехнулся в белую бороду. – Ну, что еще сказать? Братья мои землю пашут, а я рисую. – И добавил, что знакомство с лагерным другом отца тут сыграло главную роль.

А Лидия Ивановна сказала народу, что выставку акварелей Юрия Захарова можно посмотреть в фойе Дома культуры.

– Рекламу себе делает! – зло ворчал крашеный внук Василисы Валерка, что стоял рядом с Игнатом Петрушиным и жевал «жвачку».

Игнат промолчал. Был очень сосредоточен, словно тоже готовился к выступлению.

– А как же вы дошли до жизни такой, что стали художником? – не отпускала иностранца Лидия Ивановна.

– Да я вообще-то моряком хотел стать. Когда нас в Архангельск выслали, я море увидел, корабли! И все – пропал. Заболел морем. Но вся моя крестьянская родня на меня насела: что это за специальность такая? Вечное море – ни двора, ни кола, ни семьи. В общем, куда нам, крестьянам, без земли? Плохая, короче говоря, профессия. И все как один говорили мне: любишь рисовать, а я только одни корабли тогда рисовал, – поступай в кораблестроительный. Мол, будешь проектировать корабли, строить их. На них потом, может быть, и поплывешь. Ну – куда деваться? Подчинился. Но после окончания института всеми правдами и неправдами стремился в море. Пятнадцать лет проплавал инженером на научно-исследовательских судах. Побывал в сорока странах мира…

– Ого! – прокатилось по рядам.

– Ну и рисовал, конечно. Теперь вот думаю сделать серию картин о нашей деревне…