Николай Редькин - Тихая Виледь

Они пошли вдоль церкви (от автобуса их уж звали).

– А здесь был парадный вход в церковный двор, – рассказывала Василиса, остановившись у большой старой березы (некоторые ветки ее засохли). – Красивая была арка, с двухстворчатыми воротами. По ту и другую сторону от арки – калитки. Все потом сломали. При новой-то власти арки стали у колхозных контор ставить. – Она оглядела пустынный теперь церковный двор (здесь стояло лишь несколько поленниц дров). – Я ведь помню, Настенька, какое здесь было кладбище, – именитых людей волости здесь хоронили, церковнослужителей, купцов. Какие красивые были памятники, дорогие – из серого гранита.

А один очень уж большой – купцу… Запамятовала фамилью, Собашников, по-моему. Он стоял сразу за калиткой, слева от парадного входа. – Она подняла голову. – Вот и колокольни нет! А какой звон был у Покровской церкви, Настя! Это мне тебе словами не передать. Это слышать надо было. Звон-от говорил о богатстве прихода: жертвовали люди для колокола, и делался он из дорогого металла… Самый-то большой, басовый, весил, поди, пудов триста. В центре площадки висел. А колокол-баритон – в южном боковом окне, что смотрело в сторону реки. И звонарь управлял ими с помощью доски. К языку колокола привязывалась веревка. Звонарь стоял на доске, а в его руке – веревки для управления другими колоколами. Были там колокола-альты, дисконты… Если мне память не изменяет, шестнадцать колоколов. Когда нужно было, звонарь нажимал на доску, и баритон подавал свой голос…

– Откуда вы все это знаете? – удивился Алексей, внимательно слушавший Василису.

– Так ведь я дочка священника. Правда, много лет я об том и говорить боялась. – Она тяжело вздохнула и опять подняла глаза к небу, словно пыталась увидеть колокольню в белых облаках причудливой формы, что висели сейчас над крышей церкви. – Я ведь еще сама звонила в эти колокола…

– Да вы что!

Настю радовал искренний восторг Алексея.

– Так ведь в пасхальную неделю всем позволялось… И звонаря я помню, Фирсом звали… – Она повернулась к Насте. – А вы славно поете. Слушала я вас и вспоминала нашего дьякона. Николаем Николаевичем его звали. Как он пел! Я бы дорого дала теперь только за то, чтобы постоять в нашей церкви и послушать Николая Николаевича…

Теперь же Василиса уже за то благодарила Бога, что церковь начали восстанавливать, отреставрировали нижний этаж, где и проходили богослужения.

Борис отказался ехать автобусом. Он привык возвращаться на родной угор не окружной машинной дорогой, а полем, лесом, через Портомой, – той до боли знакомой ему дорогой, по которой в былые времена ездили на конях. Он всегда шел на родину пешком.

От куста к кусту. Возвращался. И сегодня он не хотел изменять привычке. И каково же было его удивление, когда он, выйдя из села на берег реки, увидел празднично одетых людей на деревянном мосту, на дороге, что вела к Заднегорью.

Он бросился догонять их. Пересек реку, миновал поле, луг. Прислониху с единственным домом. Свернул в лес на малоезженую дорогу.

Дети бежали впереди взрослых, о чем-то радостно перекликаясь, оглашали лес звонкими голосами. Борис старался не отставать от этих счастливых, оживленных людей. Лишь у Портомоя он задержался, чтобы перевести дух. Ему казалось, что ручей, притихший на полстолетия, сейчас вдруг зажурчал, зашумел веселее, смелее – в полный голос запел свою вечную песню, словно обрадел многочисленным гостям, переходившим его по камням, обласканным им. От осмелевшего Портомоя люди поднимались вверх Подогородцами по дороге, уходящей в синее небо. И вот взошли они на родной угор и огляделись.

У кедра уже стояли машины и автобус. Толпился народ. Лидия Ивановна отдавала какие-то распоряжения.

Брат ее, колхозный электрик Илья, которого все звали просто Иваныч, – невысокий, очень живой, приветливый мужик, – крутился на временной сцене, сколоченной из досок, налаживал аппаратуру.

Настя говорила что-то ему и кричала гостям, поднявшимся на угор, чтобы они подходили к кедру. Но гости, не слушая распорядительниц праздника, разбрелись по деревне, по всему ее пространству (трава еще не была высока). Каждый норовил отыскать окладники своего дома, погреба, бани, амбара.

Дарью (она сейчас была в центре внимания) переспрашивали, действительно ли здесь стоял их дом (некоторые не узнавали родные места, изменившиеся за десятилетия). И Дарья указывала, где именно и куда окнами стоял тот или другой дом, и все дивились цепкой ее памяти…