Николай Редькин - Тихая Виледь

Тот только махнул рукой.

Борис обещал свозить его на родной угор.

– Поторопись. Ежели как все ладно, то скоро помру, – повторил Петруша и велел старухе отвязать его, чтобы лечь поудобнее.

На следующий день после исповеди Петруши Борис предложил семье сходить в лес за грибами, сбить охотку, а заодно и навестить бабушку Дарью, угостить ее грибовницей. В лес отправились все: ни Татьяна Владимировна, ни Манефа не хотели отставать от мужиков. Грибники спустились под крутой пригорок к Виледи-реке и по временному мосту без перил перешли реку, направились к заднегорскому лесу.

По пути им попалась только одна деревня, Прислониха. Слева, в поле, стоял одинокий дом. Два небольших строения, припавших к земле, скорее всего погреб и баня, находились чуть поодаль, у высокой березы.

– В Прислонихе когда-то часовенка стояла, – рассказывала Манефа по дороге. – А чего с ней сталось, ты, Борис, поди, не знаешь…

Борис пожал плечами.

– Не при тебе уж это было. А гость ты у нас не частый. – Чуть помолчав, Манефа продолжала: ей приятно было, что молодежь с интересом ее слушает. – Никому ведь не мешала часовенка, стояла себе в сторонке. Так нет, нашлись нехристи, запросили у властей эту часовенку, мол, продайте, все равно ведь никому не нужна. Подожгут еще. Много всякого народа по этой дороге ходит-ездит. А мы, мол, деньги дадим, хорошие. Ну и продали ее! Из хорошего доброго леса была часовенка-то, железом крытая. Ничего ей не сделалось. Когда ее разбирали, так мужики дивились, желтые бревна-то, как новые…

– Ну, сестра, – засмеялся Борис, – ты у нас прямо-таки экскурсовод! Не томи народ, сказывай, куда часовенку твои нехристи дели…

– Да бар из нее устроили! – в сердцах сказала Манефа. – У нас, в селе, ниже Дома ветеранов. На самом берегу Виледи-реки.

Алексей и Павел подтвердили, что видели круглый бар.

– Вот-вот, тоже вроде как часовенки: большой нижний зал и верхний, круглый, поменьше, как купол и глядится. Поют и пляшут теперь в баре-часовенке, нехристи!

– Да кто пляшет-то? – как будто не понял Борис.

– Да хоть и ты иди пляши! Снимай на всю ночь да гуляй, коли денежки есть. А районное начальство оттуда и не вылезает, всякие вечера там справляет да гостей из области принимает. Ну да воздастся им…

– Какая ты грозная… – усмехнулся Борис, – чего уж теперь…

– А я вам вот чего скажу, детоньки мои, – обратилась Манефа к молодежи, – не на добре наша жись устроена. Вы спросите-ко отца, как он с заднегорского угора за матушкой нашей грязь месил… Гнался, да не догнал. А теперь уж только там свидимся. – Она подняла глаза к небу и перекрестилась.

– Ну ладно давай – засорочила! Тебя и не остановишь. – Борису не хотелось сейчас ворошить прошлое и средь пыльной дороги обсказывать то, что было дорого его сердцу.

И поле, и Прислониха с единственным домом остались позади путников, но Манефа, не обращая внимания на недовольный вид брата, продолжала свой рассказ.

– А ведь у этой часовенки, сказывают, был захоронен Бебякин Иван Иванович, житель нашей деревни. Надгробная плита, поди, и сейчас где-то в траве валяется. Давно это было, еще до революции. Теперь уж этого никто и не помнит. А могилки-то уж и не знатко. Не найдешь. Некому было за могилкой-то его присматривать… А после переворота жизни и вовсе забыли, что есть такая вера православная…

– За что же этот Иван Иванович чести такой удостоился? – спросила Татьяна Владимировна.

– А он, дорогие мои, – ко всем сразу обращалась Манефа, – с женой ходил в Иерусалим к святым мощам. Три года ходил. Они с женой были очень набожные.

– Ты, доченька, скажи-ко, как они у тебя в школе-то учились, – чуть помолчав, продолжала Манефа, – на пятерки али на колы-единицы? Не опехтюи [49], я думаю, какие-нибудь, а парни толковые…

Татьяна Владимировна смутилась, а Алексей с Павлом насупились: чего это такое юморная тетка надумала и на каком таком языке говорит?

– А я им чичас экзамен-от и устрою. Ну, и отчу вашему заодно!

– Мы за грибами собрались али куда? – опять обронил Борис.

Но тетка разошлась:

– До суземов-то наших еще с километр будет. Вот они мне и сдадут!

Павел с Алексеем переглянулись: чудит старуха. Они все здесь какие-то чудные – и шуточки такие отпускают, что не знаешь, что и думать, и языком таким изъясняются, что в пору подивиться. Он как будто и русский, язык-от, а не всегда разберешь, что по-русски тетка им говорит.

– Ну, дак чего? – смеялась тетка Манефа. – Неужто перепужались? Да не бойтесь, я вам экзамен-от по Прислонихе…