Николай Редькин - Тихая Виледь

В один из таких вечеров, гуляя по селу, Алексей с Павлом зашли в парк, присели на одну из деревянных скамеек, что располагались по склону угора, спускающегося террасами к танцевальной площадке. Отсюда площадка, залитая светом, была как на ладони.

Все скамейки были заняты. Зрители перешептывались, глядя, как беснуется запертая в железную клетку молодежь. И вековечные деревья, что окружали людей, недоуменно шевелили в темноте огромными ветками.

– Уж и плясали мы, бывало, – говорила полная женщина лет шестидесяти в цветастом полушалке своей далеко немолодой соседке по скамейке, на которой сидели братья. – И место у нас такое в деревне было, у черемух, и дрались, конечно, бывало, но уж огородом-то мы это место не обносили. Какую-то дикоту придумали, загородку…

– Да ведь еще и деньги надо уплатить, чтобы в эту загородку попасть, – отвечала ей, смеясь, соседка по скамейке.

– А кто вам даром играть будет, – говорил женщинам длинноволосый парень с нижней скамейки.

Пепельного цвета волосы, видимо, были крашены. И парень в полумраке казался седым.

– Ишь как – даром! – отвечала ему женщина в полушалке. – А у нас в деревне, бывало, как праздник, так все уговаривались – все наши гармонисты – и все играли по очереди. А уж когда отыграются, тогда мы их напоим…

– Время, бабушка, другое было, – смеялся крашеный.

– Вот-вот! Время… Валите на время-то. А ты чего тут сидишь? Всех девок проглядишь. Или мать денег не дала, чтоб в загородку-то попасть? Правильно, что не дала. Не шибко зарабатываешь. Только и делаешь, что из города в село на мотоцикле гоняешь…

На это парень ничего не ответил (со старухами, видимо, он не умел спорить). Приятель его, лет восемнадцати, с гладко выбритой головой, толкнул крашеного:

– Глянь-ко, Настюха приволоклась.

– Ну эта-то уж ни одну танцульку не пропускает, – опять сказала женщина в полушалке, – вас, дикарей, с ума сводит.

– Да пошла она!.. – сплюнул крашеный.

– Чего так? Не дается? А уж не суйся, парень, обожжешься. В бабушку пошла. Полюшка-то, Царство ей Небесное, любила поплясать…

– Да нужна она мне! – бахвалился парень, а сам с девки глаз не сводил.

– Ой, ой! – хохотала женщина в полушалке. – Да ты бы перекрасился в чего-нибудь побассее. А то седой, как старик! А со старика какой спрос…

– Да ладно! Не ваше дело, – обозлился крашеный. Видимо, о седине ему часто напоминали.

Алексей прислушивался к перебранке молодого поколения (крашеного) со старшим (в полушалке).

С интересом наблюдал, как красиво танцевала в центре площадки длинноногая девица в короткой юбке…

Осиповы хотели переехать в Заднегорье к бабушке Дарье, пожить там, сделать ремонт в доме. Но переезд пришлось отложить. В Покрове умирал старший сын Парамона Валенкова Петр. Его выписали из больницы как безнадежно больного. Бабу свою Нюрку, маленькую, сгорбленную старуху, послал Петр по селу созвать бывших заднегорцев. Немного их осталось. Прежних-то. Пожелал Петруша проститься с ними и тайну какую-то рассказать. Нюрка даже перепужалась. Время-то на дворе действительно стояло громогласное, такое вокруг шумели! И Петруша ее, выходит, от времени отстать не хотел, даром что помирал.

Нюрка побежала по селу. И к Манефе зашла, и несказанно обрадовалась, увидев там все Борисово семейство.

– Уж придите, не побрезгуйте Петрушей моим, – говорила она слезно, – может, и в обиде вы на Валенковых, а мой Петруша худого ничего не сделал. Ему жить мало осталось. Рак у него. Горла. Мучается-то как! Я уж думаю, – Господи, прости меня, грешную, – хоть бы уж поскорее Бог его прибрал. А он как мысли мои читает: «Я, – говорит, – Нюра, еще не все людям сказал, тайна у меня есть, вот Он меня туда и не берет. Тайна-то земная. Здесь ее и оставить велит, видно. А как скажу – так и помру». Я допытывалась: какая такая тайна? Молчит. Не время, мол, еще. Из ума, поди, совсем уж мужик выжил…

Манефа и Борис обещали, что придут с Петрушей повидаться. А когда Нюрка домой возвернулась, выживший из ума ее окриком встретил:

– Всех ли покликала?

– Да много ли нас, заднегорцев-то, прежних-то? Все ведь уж на кладбище, Петенька…

– А и на кладбище сходила бы, ноги-то не отсохли бы. Ну да ладно. Я им там доскажу…

А где там и чего ее полоумный доскажет, хотела спросить Нюрка, но только перекрестилась.

– Я тебе яички купила. Может, сырые-то и проглотишь, помаленечку…

– Ой, попустись. Все обратно пойдет, только добро переводить…