Джон Кутзее - Школьные дни Иисуса

– Ну, я уж точно раздеваться не собираюсь, – отвечает она.

Инес – миловидная женщина. Ей своего тела стесняться нет причин. Не произносит же вслух она вот чего: «Я не собираюсь раздеваться у тебя на глазах».

– Тогда давай я, – говорит он. Собаку выпускают, она скачет к пляжу, а он забирается на заднее сиденье и там снимает с себя всю одежду.

Внимательно вышагивая по камням, он добирается до песка в тот миг, когда причаливает полная лодка детей. Молодой человек с копной темных как вороново крыло волос держит лодку, пока дети вылезают на берег, плещась в мелкой воде, визжа и смеясь, все голые, Давид – среди них. Мальчик, узнав его, столбенеет.

– Симон! – выкрикивает он и бежит к нему. – Знаешь что, Симон! Мы видели угря, он ел детку-угря, и деткина голова торчала у большого угря изо рта, это так смешно, ты бы видел! И еще рыб, много-много рыб видели. И крабов. Всё. А где Инес?

– Инес ждет в машине. Ей нездоровится, голова болит. Мы приехали узнать, какие у тебя планы. Хочешь поехать с нами домой или останешься?

– Я хочу остаться. А можно Боливар тоже?

– Вряд ли. Боливар к новым местам не привык. Он может уйти и потеряться.

– Он не потеряется. Я за ним присмотрю.

– Ну не знаю. Обсужу с Боливаром и пойму, что он сам хочет.

– Ладно. – Не говоря больше ни слова, мальчик разворачивается и скачет обратно к друзьям.

Мальчику, похоже, не странно, что он, Симон, стоит перед ним голый. И, конечно, среди всех этих нагих людей, молодых и старых, его робость тоже быстро испаряется. Но он сознает, что избегает впрямую смотреть на Ану Магдалену. Почему? Почему именно перед ней он сознает свою наготу? Полового чувства у него к ней нет. Он просто ей не ровня, ни в половом смысле, ни в каком ином. И все же всякий раз, когда он пытается посмотреть на нее впрямую, что-то выстреливает у него из глаз, словно стрела, стальная и безошибочная, что-то, чего он не может допустить.

Он ей не ровня, в этом он не сомневается. Если б у нее были завязаны глаза, а сама она выставлена на обозрение, как статуи у Дмитрия в музее или как звери в клетках в зоопарке, он бы часами глазел на нее, завороженный, восхищенный безупречностью, какую она являет в особых тварных очертаниях. Но дело не только в этом, совсем. Дело не только в том, что она молода, полна жизни, а он стар и потрепан, и не только в том, что она, так сказать, вырезана из мрамора, а он, так сказать, слеплен из глины. Почему так сразу пришло на ум вот это – не ровня? В чем же глубинное различие между ними, которое он чувствует, но не может определить?

За его спиной слышен голос, ее голос:

– Сеньор Симон. – Он оборачивается и неохотно поднимает взгляд.

У нее на плечах песчаная пыль, груди ее розовы, обожжены солнцем, в паху – клочок меха, светлейшего бурого оттенка, такой редкий, что его почти не видно.

– Вы один? – спрашивает она.

Высокие плечи, долгая талия. Длинные ноги, мускулистые – ноги танцорши.

– Нет. Инес ждет в машине. Мы забеспокоились о Давиде. Нам ничего об этом выезде не сказали.

Она хмурится.

– Но мы разослали всем родителям оповещение. Вы не получали?

– Я никакого оповещения не видел. В любом случае хорошо, что все в порядке. Детям, судя по всему, нравится. Когда вы повезете их назад?

– Мы пока не решили. Если погода будет хорошая, останемся, может, на все выходные. Вы знакомы с моим мужем? Хуан, это сеньор Симон, отец Давида.

Сеньор Арройо, маэстро музыки и директор Академии Танца: не так он рассчитывал с ним знакомиться – не нагишом. Крупный мужчина – не толстый, не вполне, однако уже не юный: плоть его от шеи и груди до живота уже начала обвисать. Кожа – всего тела, даже лысого черепа – равномерно краснокирпичная, словно солнце – естественная его стихия. Видимо, поездка на пляж – его идея.

Они жмут друг другу руки.

– Это ваша собака? – спрашивает сеньор Арройо, маша рукой.

– Да.

– Красивый зверь. – Голос у него низкий и добродушный. Они вместе созерцают красивого зверя. Боливар же пялится на воду и не обращает на них внимания. Пара спаниелей приближается к нему, поочередно обнюхивая ему гениталии; обнюхать спаниелей Боливар не снисходит.

– Я объяснял вашей супруге, – говорит он, Симон. – В результате какого-то сбоя в общении мы об этом выезде заранее не знали. Мы думали, Давид будет на выходных дома, как обычно. Потому и приехали сюда. Немного забеспокоились. Но все в порядке, как я вижу, и мы сейчас уедем.

Сеньор Арройо смотрит на него с несколько игривой улыбкой. Он не говорит: «Сбой в общении? Объяснитесь, пожалуйста». Он не говорит: «Простите, что зря скатались». Он не говорит: «Не желаете ли остаться на обед?» Он ничего не говорит. Никакой болтовни о пустяках.