Филимон Сергеев - Идущий от солнца

Ей вдруг до слез захотелось поскорее попасть в «брусничное суземье» и там, среди душистого багульника и кустов голубики, выпить родниковой воды и услышать голоса своих предков.

– Великое Солнце, послушай меня, – почти шепотом начала она свою исповедь, а потом вдруг стала выкрикивать, заливаясь слезами и радуясь необыкновенному прозрению. – Я, Вера Михайловна Кузнецова, в девичестве Лешукова, дочь Марьи Лиственницы! Я хочу быть твоей рабыней… Исполнять все законы твои и небесные правила. Я хочу быть твоим светом или отражением его, так же как и Иван Петрович Кузнецов. Прости меня, но пока я никто. Просто помойка или слегка разбогатевшая русская проститутка, умеющая делать деньги на продаже своего тела. Но любовь к Ивану Петровичу перевернула мое сознание. Она к тебе привела, дорогое мое солнышко. Я не знаю, что ты сделаешь со мной, но я хочу раскаяться в своих грехах, которых, наверно, не меньше, чем звезд на небе. Я клянусь тебе, светлая моя радость, больше я никогда не буду проституткой. Я буду любить только одного Ивана и, конечно, тебя, подарившего ему жизнь и богатство. – Вера неожиданно замолчала, потому что все ее тело охватил какой-то странный непонятный озноб, а ее серебристо-золотая безрукавка налилась ослепительным светом. Ради бога, прости меня, родненькое солнце, за то, что я упустила твою родниковую воду, но я, еще раз прости меня, была без сознания и не видела, как ее спер один иностранец по имени Майкл Сорез. – Вера сначала не поняла, что происходит с ней. Пока жгучие солнечные лучи ласкали и согревали ее воображение, в душе ее тоже разливался свет. Но когда в сердце что-то защемило и слезы хлынули от накатившей внезапно внутренней боли, она поняла, что с ней и небесным светилом происходит что-то странное. Почувствовав это, она замерла от удивления и, стряхивая слезы, еще пристальнее стала вглядываться в яркое светило. И, когда оно еще больше брызнуло ослепительным светом, Веру вдруг покачнуло в сторону болотной трясины и потащило за край розвальней.

– Вера, Верушка! – сразу закричал Иван. – Скажи ему все, что наболело у тебя в душе. Иначе солнце и тебя погубит. Ты видишь, что происходит с ним?!

– Ваня! Я ничего не вижу, оно ослепило меня.

Иван хотел броситься к Вере и помочь ей, чтобы она не попала в жуткую засасывающую хлябь болота.

Но, сделав первые шаги, он вдруг понял, что солнце затягивает и его. Тогда он сдернул с розвальней ружье вместе с подзорной трубой и, подмяв под себя снаряжение, тоже встал на колени.

– Прости, родимое, прости… Проник в людей дух зла и подлости, – почти взмолился он, испытывая радость и блаженство от общения с небесным светилом.

После его слов солнце неожиданно потемнело, стало красным, как кровь подстреленного на лету ястреба, и тучи под ним расступились. Иван оглянулся и увидел, что розвальни наполовину погрузились в болотную трясину. Сено уже плавало под Вериными ногами, но она продолжала стоять на коленях и беспомощно смотреть на небо.

– Вера! Верушка, ты и в самом деле ничего не видишь?! – сразу взмолился он. Иван замер на несколько секунд и, оценив обстановку, словно подраненный шатун, прыгнул к невесте. Таежная жизнь уже научила его стремительным прыжкам в неизвестность. Поэтому он схватил Веру, словно рассерженный медведь годовалого медвежонка, и буквально выдернул из розвальней.

– Вперед, родненькие! Вперед! – неистово захрипел он, цепляясь разорванной рубашкой за треснувшую оглоблю и подтягивая розвальни к сухому месту. – Вы что, забыли, какому Богу молиться надо?! Или не знаете, на кого работаете?!

Лошади рванулись вперед, но опять, то ли от бессилия, то ли от страха перед трясиной, встали на дыбы.

– Я вам покажу, что такое страх! И что такое человек тоже покажу! – еще громче захрипел Иван, стаскивая с розвальней брезентовую палатку и походную железную печь. – Погубите сани – без овса останетесь! – Он еще раз схватил розвальни за казанки, с силой дернул их, пытаясь помочь лошадям, но сани не сдвинулись с места. Болото, по всей видимости, неумолимо заглатывало упряжку вместе с пожитками и кормовым сеном. Поняв свое бессилие перед стихией, Иван изловчился, подлез к охотничьему рюкзаку и, вытащив из него топор, начал рубить оглоблю. Оглобля хрустнула, заскрипела, но, сильно пропитанная конским потом и жиром, не поддалась. Тогда он стал рубить ремни упряжи, освобождая розвальни от лошадей. Но, как только постромки были разрублены и вожжи ослабли, испуганные лошади шарахнулись в обратную сторону.