Филимон Сергеев - Идущий от солнца

– Ты думаешь, у солнца есть душа?

– Если б у него не было души, оно бы давно рассталось с людьми. Оно бы чихало на их бестолковую распутную жизнь, превратившую Землю в ржавую канистру из-под бензина. Погасло бы или сожгло их дотла, как этот бестолковый вертолет. – Иван отряхнул со спущенных брюк свалявшееся сено и, надев их, глянул на небо. – Но солнце освещает путь людям, дает жизнь вот этой траве, от которой кружится голова, спасает животных, которых безжалостно уничтожают люди. Оно каждый день чистит землю.

– Каким образом?

– Оно убирает тех животных, которые едят себе подобных. В том числе и людей. Ведь они часто занимаются тем же самым.

– Как это «едят»?

– Очень просто: как оголодавшие крокодилы. Только крокодилы друг друга не едят, а некоторые животные, в том числе и люди, едят.

– Я что-то не понимаю, ведь люди не людоеды.

– Безусловно. Но они уничтожают друг друга в переносном смысле. Этому у них может поучиться любое животное, которое не смогло создать подобную цивилизацию. – Иван показал рукой в сторону вертолета и неожиданно замолчал.

– Может, они это делают ради спасения Земли…

– Не знаю. Но мне кажется, что такое им даже в голову не приходит. Они сжирают друг друга ради собственного жира и прихоти, ради уничтожения всего живого, цветущего, что намного ярче их. превосходнее. Может поэтому все живое, превосходящее их, раздражает. При этом их абсолютно не раздражает живучий запах их собственного дерьма. А ведь они уже заполонили им почти всю планету, теперь в космос лезут, в «черные дыры». – Надев брюки, Иван оставался по-прежнему в золотисто-серебряной безрукавке. Он все время поглядывал на солнце и никак не мог понять, почему розвальни стало засасывать на сравнительно сухом месте. Не найдя ответа, он на всякий случай сунул под полозья саней несколько еловых жердин. – Не знаю, насколько хватит у солнца терпения, – с грустью подметил он. – Но последнее время не только идет потепление на всей Земле, но и катастроф стало больше. Пойми, Верушка! – Он неожиданно повысил голос, сгреб берестяные скрижали, лежавшие на козлах и с досадой бросил в болотную жижу. – Если солнце будет принимать нас за насекомых или неразумных животных, тогда конец! Тогда мы для него жалкие куски бесчувственного мяса с гнилым разумом, то есть зло, попавшее на Землю совсем некстати, как Тунгусский метеорит, который ничего не дал Земле, кроме разрушения! Проси у солнца милости, пока у него есть время подумать о тебе. Не тяни. Потом будут трудности.

– Какие трудности?

– Те, о которых я уже догадывался, но только несколько минут назад понял, что мои предположения сбудутся. Судя по быстро растущим магнитным ветрам и по резкому повышению атмосферного давления, второй вертолет сгорит примерно через час. Но все равно не надо расслабляться. Если они обнаружат Майкла, то сразу сообщат в Центр, и появится еще одна группа сыщиков. Проси прощения!

Вера на опыте «элитного» дома уже знала, что просить прощения легче, чем прощать. Она считала, что, прощая, ты обесцениваешь себя и поэтому ничего не заработаешь. А просить прощения можно всегда и везде, так же, как просить милостыню. «Не зря для этого люди придумали церковные приходы, – размышляла она. – Видимо потому, что язык без костей, а совесть и дух нематериальны».

Она, не раздумывая, встала на колени, хотя была почти голой, и, подняв голову, посмотрела сначала на бескрайнее голубое небо, потом на солнце. И то и другое радовало ее воображение, сладко подпитывало сердце теплым весенним светом. Она почему-то вспомнила театральную академию с огромными старинными окнами, с ярко-синим небом, брызнувшим в стекла радостью, головокружительными надеждами. Потом вспомнила счастливые лица бывших студентов, которые когда-то уже учились в академии, считавшейся при прежней власти театральной школой, и еще больше размечталась. «Вероятно, бывшие студенты, – почему-то подумала она, – приходили на экзамены по мастерству, чтобы испытать снова то удивительное чувство, которое сами испытывали много лет назад». И вот только сейчас Вера вдруг поняла, почему они приходили на вступительные экзамены каждый раз затаив дыхание и не пропускали ни одного слова, ни одного движения абитуриента, прошедшего все туры, и вот сейчас прилагавшего огромные усилия для поступления. Вероятно, это чувство самого первого ощущения того, что ты хочешь сказать людям, они, бывшие студенты, очень боялись потерять. Для них это было страшным падением, крахом того святого, с чем начинали они свою творческую судьбу. Только сейчас Вера вдруг поняла, что экзамены в театральную школу были для многих бывших студентов очищением, мечтой о счастливом будущем. Как эти очищения похожи на то, что она испытывает сейчас, глядя в бесконечную солнечную даль, в которой нет места лукавству и подлости. И наверняка родник вечности, к которому так привязался ее любимый, для него, Ивана, тоже трудный вступительный экзамен, только не в театральную академию, а в академию бессмертных человеческих душ, ради которых, вероятно, светит солнце и журчит неиссякаемый родник жизни. И, по всей видимости, этот родник никогда не исчезнет с лица земли, пока живет душа в человеке и ее огромное желание доказать всему разумному на земле, что человек все-таки человек, а не насекомое и не животное, и он способен, так же как и солнце, излучать огромное количество света и бескорыстного тепла. Вереницы незабываемых светлых людей промелькнули перед ее счастливым воображением. Имена многих она помнила, и от этого ей становилось еще комфортнее, еще блаженнее, потому что она уже знала, что у ее таежного Ивана есть источник, который может связать с любым уголком Вселенной и который в отличие от Интернета, не имеет такой хакерской энергии, от которой вянут уши и слепнут глаза. «Надо не забыть эти имена, – шептала она сама себе сквозь слезы счастья и нахлынувшей на нее внезапной радости. – Надо непременно общаться с душами тех людей, от которых идет необыкновенный свет жизни, с душами, которые хранят тайны вечных истин. Они помогут мне и Ване разобраться во многих насущных проблемах нового времени. И с Геннадием Бортниковым надо общаться, и с Толей Семеновым, и с Владимиром Высоцким. Со всеми, кто встречался мне в театральной академии и был окрылен Божьей милостью в актерской профессии». Она вдруг вспомнила с такой ясностью, с такой необыкновенной отчетливостью своего профессора по актерскому мастерству, как будто он был рядом и дышал ей в лицо. Он словно лучами солнца ослепил ее заплаканные от счастья глаза и сразу затмил своим редким обаянием весь ужас, всю подноготную неблагодарной актерской профессии, в которой, кроме желания высказаться и быть на гребне своих личных эмоций, нет ничего святого.