Филимон Сергеев - Идущий от солнца

Глядя на бескрайние звездные скопления и Млечный путь, Вера была почему-то уверена, что Иван поправится и брусничное суземье даст ему определенный заряд энергии и воли. Ей даже казалось, что в этом необыкновенном месте, которое инопланетяне называли «осью земли», нельзя болеть и быть зависимым от науки под названием медицина. «А если здесь и болеют люди, – размышляла она, – то только от плохой погоды или сильных магнитных бурь, идущих от солнца и звезд».

Полюбовавшись ночным небом, она закрыла окно и, найдя на комоде парафиновую свечу, зажгла ее и поставила на широкий самодельный стол. Она открыла конверт второго письма, написанного бабушкой Ивана, и опять прочла письмо от начала до конца:

«Милый мой, Ванечка! Чуяло мое сердечко, что ты выпорхнешь из нашего гнездышка, но не думала, что так скоро. Знала я, Ванечка, что худо тебе без отца, без матери, но ведь ты же не круглый сирота, у тебя бабушка есть, а бабушка, ежели она не больная, – любого родича заменит: и носочки шерстяные свяжет, и шанежек картовных напечет, и сказку добрую расскажет. Что же ты, Ванюша, так круто поступил со своей бабушкой? Я думала, ты у меня хорошим мальчиком растешь, соседке из Омутищ только про тебя и наговаривала, а ты вот что отчубучил – в самую распуту, в самое цветение черемухи укатил! Значит, ты, Ванечка, без бабушки решил жить! Ой ли, ой ли! А ты не подумал, сможет ли бабушка без тебя? Ведь у нее один-единственный сыночек был, и того Гитлер угробил. И дедушка твой от бабушки еще в Гражданскую войну ушел, неужто и ты, Ванечка, решил отбиться? Не поспешил ли ты? Ведь у тебя ботинок, и тех одна пара, да и пальтишко на рыбьем меху. А ведь в столице-то не только одеваться хорошо надо, но и кушать. Столица-то у нас одна, Ванечка, а нас, деревенских, – тьма.

Посылаю тебе, голубчик мой непослушный, двадцать рублей из своей пенсии и, Христа ради, прошу купить новые ботинки. Старые-то у тебя совсем прохудились, в них не только по столице зазорно ходить, но и у нас на скотнике. А на денежки, что останутся после обновочки, хлебушка накупи. В столице хлебушек, сказывают, не то что у нас в деревне – из чистой муки. И на одном хлебе прожить можно, конечно, до определенной поры, но все-таки… Вон у нас Гришка Антипин, бобыль из дальней деревни, как бражку пить начал, так на одном хлебушке и зажил. Поначалу вроде бы и хорошо, пьет себе бражку да житными лепешками закусывает, а потом, когда она кончилась, бражка-то, то один хлебушек пришлось есть, заворот кишок получился. Так, бедный, и скончался в красной поре.

Ты, Ванечка, на одном хлебушке не шибко-то постничай. По твоей комплекции и маслице надо кушать, и сметанку. Знаю, внучек ты мой, что ты без денежек щас, но денежек обязательно пошлю, после Иванова дня, конечно.

Я бы и теперь послала, да пенсию за ремонт колодца отдать надо. Так что потерпи малость, недельки две-три… А то, что ты, Ванечка, самовольно из дома уехал, так это очень плохо – пренебрежение к родителям никогда хорошо не кончалось. Мало ли что в голову тебе придет.

Ты хотя и здоровый у меня мальчик, рослый, да умом-то все равно мал. Думаешь, бабушка не понимает, что у нас нынче век науки да скоростей безумных? Все твоя бабушка понимает, только, кроме головы, у нее еще сердечко есть. А сердечко ей подсказывает, что ты зря из деревни уехал.

Здесь у нас хоть и старенький, и небольшой домик, но свой, и огород свой, и сад калиновый, и вода, и картошка, и лук – все свое, а в городе, Ванечка, ты голодом насидишься! Ведь это и дураку нашему Леньке понятно, что на одну пенсию мою тебе в студентах никак не ходить. Мы ведь, Ванечка, с тобой из бедных людей проросли: и дедушка мой всю жизнь в деревне прожил, кренки для саней гнул, и бабушка Авдотья Поликарповна век свой пастушила, и папка мой до самой японской на дальних болотинах лыко драл, и мамка в рудной избе родилась, и я век-вековущий в калиновых зарослях живу.

Отчего же ты, Ванечка, в столицу подался? Ты что, умнее нас? А мне кажется – наоборот… Горько писать об этом, тягостно, а ведь так получается… Разве посмел бы кто-нибудь из нашего колена или родичей моего супружника бабушку родную бросить? Никто, Ванечка! Никогда! А ведь ты бросил меня, ангел мой, на осьмом десятке бросил! Вместе со всей животиной, колодцем неисправным да полем картофельным.

У меня буквы перед глазами расплываются от этих слов. Я ль тебе, Ванечка, былинок не певала про молодца, который погиб от горя, оставив реку Смородину; я ль тебе Соловецких рыбников не стряпала. А сколько белья перестирала, сколько носков перештопала! Что потянуло тебя, Ванечка, из нашего гнездышка? Чем я тебе не угодила? После твоего письма я целую ночь уснуть не могла.