Пайпер Керман - Оранжевый – хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме

– Отчаянные времена – отчаянные меры, а, Пенсатукки?

Элли всегда сопровождала молодая женщина с запада Пенсильвании, которая гордо причисляла себя к реднекам. Я называла ее Пенсатукки. Однажды мы с Пенсатукки стояли возле моего отсека в блоке Б, когда мимо прошла моя соседка Коллин со своей приятельницей Карлоттой Альварадо. Торжествующе улыбнувшись, Коллин спросила Карлотту:

– Ну? Как тебе та игрушка, что я дала на прошлой неделе? Миленькая, правда?

Карлотта довольно рассмеялась, и они пошли дальше.

Я искоса взглянула на Пенсатукки.

– Ди-и-и-илдо, – протянула она со своим деревенским акцентом. Видимо, у меня на лице отразилась заинтересованность, и она поспешила пояснить: – Коллин, видать, вырезала какую-то штуковину из морковки или что-то такое. Не как обычно.

– А как обычно?

– Обмотаешь карандаш эластичным бинтом, а поверх всего – напалечник из медчасти.

– Удовольствие сомнительное.

– Ха! Когда я в окружной сидела, там дилдо делали из ложки, прокладки и пальца от резиновой перчатки!

О таком применении прокладок я раньше не слышала. Усердные заключенные работали с любым материалом.

– Отчаянные времена – отчаянные меры, а, Пенсатукки?

– Как скажешь.

Морена рассмеялась безумным гортанным смехом, который так и говорил: «Наивная натуралка, даже не понимает, что я злобная лесбиянка».

Как только мы отправили восемь заключенных в тюрьму на реабилитационную программу, тюрьма не осталась в долгу и прислала в лагерь свежую партию готовых к переводу преступниц. Иногда этим женщинам оставалось немного до освобождения, а иногда им было еще сидеть и сидеть. В любом случае они обычно некоторое время держались вместе и тихо наблюдали за ситуацией – конечно, если у них не было в лагере подруг, будь то по внешнему миру или по тюремной жизни.

Среди переведенных в этот раз оказалась Морена, похожая на безумную майянскую принцессу испанка. Безумной она казалась не потому, что была неухоженной или растрепанной. Она явно знала свое место в тюрьме и тщательно следила за собой, носила «хорошую», отглаженную униформу и вообще была довольно сдержанной. Но у Морены были жуткие глаза. Когда она смотрела на тебя, никак не получалось понять, что таится во взгляде ее сумасшедших, невероятно выразительных карих глаз. Что бы ни творилось у нее в голове, ей нелегко было сдержать свои позывы, и бешеные глаза ее выдавали. Не я одна обратила на них внимание.

– У этой точно не все дома, – сказала Поп, постукивая по виску. – Остерегайся.

Представьте мое удивление, когда Морена спросила меня, можно ли ей по утрам ходить вместе со мной на работу – ее определили в отдел безопасности строительной службы. Я всегда ходила в мастерские одна и очень ценила эту свободу. Я понятия не имела, о чем с ней говорить. Я считала ее своей ровесницей, не знала, откуда она (по-английски она говорила хорошо, но с сильным акцентом), и уж точно не собиралась задавать ей личные вопросы.

– Как тебе в отделе безопасности? – осторожно спросила я, решив, что такой вопрос не сможет оскорбить Безумные Глазки.

– Ничего, – бросила она. – Я знаю начальника еще с тюрьмы. Проблем не доставляет. Откуда ты?

Я сообщила ей стандартный минимум: Нью-Йорк, пятнадцать месяцев.

– Дети есть?

Нет, детей нет. А у нее?

Морена рассмеялась безумным гортанным смехом, который так и говорил: «Наивная натуралка, даже не понимает, что я злобная лесбиянка – и не только в этой дыре, где о членах всем можно мечтать… Вот уж я позабавлюсь, совращая ее».

– Нет, малышка, детей у меня нет.

Следующие пару недель Морена неизменно сопровождала меня на работу, нравилось мне это или нет. Я вдоволь наслушалась ее критики в адрес остальных женщин лагеря. «Они тут все как маленькие, думают, это просто игра», – презрительно говорила она. Я держалась с ней подчеркнуто вежливо и не связывала себя никакими обязательствами, потому что рядом с Безумными Глазками мне было не по себе. В дополнение к неловким беседам по дороге в мастерские она стала все чаще общаться со мной в блоках. Морена то и дело возникала у входа в мой отсек и приветствовала меня диковатым: «Эй, малышка-а-а!» Переехав в блок Б, я решила, что не хочу, чтобы кто-то приходил в мой отсек: вдвоем с Натали мне и так было в нем тесновато, поэтому впускать кого-то еще в свое личное пространство я категорически не желала. Я общалась с другими заключенными на нейтральной территории. В своем отсеке я либо читала, либо писала письма, либо спала. Другим женщинам, особенно тем, кто помоложе, нравилось приводить к себе подруг. Они сидели на койках и табуретах либо стояли и болтали друг с другом, но это было не для меня.