Пайпер Керман - Оранжевый – хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме

– Положи в трусы прокладку. В туалет могут не пустить, так что старайся не пить!

– Я знаю, Пайпер, ты в еде довольно разборчива, но сейчас лучше ешь все подряд – как знать, когда снова попадется хоть что-то съедобное.

– Когда будут надевать наручники, постарайся напрячь запястья, чтобы было хоть немного больше места. И попробуй встретиться глазами с маршалом, который будет тебя заковывать: может, тогда он не станет затягивать браслеты так, чтобы перекрыть кровоток. Да, и надень по два носка, чтобы кандалы не повредили лодыжки.

– Молись, чтобы тебя не послали через Джорджию. Там тебя отправят в окружную тюрьму, а хуже места я в жизни не видывала.

– В «воздушных тюрьмах» куча классных парней. Ты им понравишься!

Я решила поговорить с Ковбоем Мальборо:

– Мистер Кинг, меня по повестке отправляют в Чикаго, – мне даже удалось его удивить.

Потом он рассмеялся:

– Дизельная терапия.

– Что?

– Мы тут называем переброску по воздуху «дизельной терапией».

Я понятия не имела, что он имеет в виду.

– Береги себя.

– Мистер Кинг, если меня снова отправят в лагерь, до освобождения, смогу я вернуться к вам на работу?

– Конечно.

В итоге я задержалась в лагере еще на два дня. Я в последний раз позвонила Ларри. Другие заключенные предупредили меня, чтобы я не сообщала никаких подробностей тюремной переброски по телефону: «Разговоры прослушиваются. Если ты скажешь что-то конкретное, они могут решить, что ты планируешь побег». Ларри был на удивление весел – казалось, он вообще не понимает, что происходит, хотя я и сказала ему, что нам, возможно, теперь не скоро удастся поговорить.

Я попрощалась с Поп.

– Пайпер! Моя Пайпер! Не можешь ведь ты выйти раньше меня!

Обняв ее, я сказала, что на временной квартире у нее все будет хорошо и что я ее люблю.

Затем я спустилась с холма и пошла навстречу новым злоключениям.

Маршалы явно понимали, что держать под контролем поведение десятка женщин гораздо проще, чем пытаться утихомирить две сотни мужчин.

Как и многие современные авиапутешествия, полет в «воздушной тюрьме» располагал к размышлениям. Прошло ровно одиннадцать месяцев с тех пор, как я впервые оказалась в приемной тюрьмы, и вот я снова стояла на том же месте и ждала. Надзиратели по одной приводили других заключенных, которые вставали рядом. Худенькая, мечтательная белая девушка. Сестры с Ямайки. Неотесанная тетка из лагеря, с которой я вместе работала в строительной службе и которую вызвали на суд в западной Пенсильвании. Крупная, мужеподобная чернокожая женщина с огромным шрамом, который начинался где-то у нее за ухом, огибал шею и скрывался за воротом футболки. Говорили мало.

Наконец появилась надзирательница, которую я знала по лагерю. Мисс Уэлш работала в пищеблоке и была близко знакома с Поп. Я даже обрадовалась, что она оказалась ответственной за наш отъезд – она была гораздо лучше той надзирательницы, которая встретила меня в Данбери. Мисс Уэлш выдала нам новую униформу – такие же костюмы цвета хаки и хлипенькие парусиновые тапки, как и те, что я получила по прибытии. Мне было жаль отдавать свои высокие ботинки, хотя у них и потрескалась подошва. Затем надзирательница принялась нас заковывать: цепь вокруг талии, наручники, прикованные к этой цепи, и ножные кандалы, соединенные тридцатисантиметровой цепочкой. За пределами спальни в кандалах я никогда не оказывалась. Как ни странно, выбора здесь не было: мне полагались кандалы, будь я хоть покладистой, хоть непокорной. Меня заковали бы, даже если бы я лежала ничком, а на груди у меня стоял тяжелый ботинок надзирателя.

Я посмотрела на мисс Уэлш, когда она подошла ближе.

– Как дела, Керман? – спросила она.

В ее голосе слышалась искренняя тревога, и я поняла, что для нее мы были «своими», которых отправляли в неизвестность. Она знала, через что мне предстоит пройти в следующие несколько часов, но остальное, похоже, было для нее такой же загадкой, как и для меня.

– Нормально, – неожиданно тихо ответила я. Я боялась, но боялась не ее.

Она стала сковывать мне руки и ноги, отвлекая меня разговорами, почти как ассистент стоматолога, который понимает, что проводит неприятную процедуру.

– Не слишком туго?

– Да, на запястьях туговато, – мне претило слышать благодарность в собственном голосе, но она была искренней.

Мы все собрались на выход – наши личные вещи прошли через тюремного надзирателя (в моем случае это был тот же ехидный коротышка, с которым я встретилась в первый день) и были упакованы. С собой на борт можно было пронести только лист бумаги с описью твоего имущества. На оборотной стороне я записала всю важную информацию – телефон моего адвоката, адреса семьи и друзей. Рядом с ними разным почерком были нацарапаны адреса моих подруг по лагерю. Если им недолго было до освобождения, они давали свой домашний адрес; если же оставались за решеткой, регистрационный номер заключенной. Мне было больно смотреть на этот список, ведь я не знала, увижу ли снова хоть кого-то из этих женщин. Я положила листок в нагрудный карман вместе с удостоверением личности.