Сухбат Афлатуни - Муравьиный царь

Михалыч бросился на бородача, но тот махнул ладонью, и Михалыч оказался лежащим на спине в снегу. Рывком поднялся, снова кинулся к машине.

– Садитесь назад, говорю, – повторил голос.

– Ко мне сюда садись, – услышал Михалыч мать.

Отряхнувшись от снега, плюхнулся на заднее.

– Дверь!

Захлопнул дверь. Машина дернулась и выехала на дорогу.

Михалыч не сразу разглядел, что за рулем монах. Узнал по их шапке, а скорее почувствовал. Спросил, куда едем.

– Уф… Отпустило, – сказала рядом мать.

Михалыч подождал ответа. Все еще не мог отдышаться, под конец чихнул.

– К добрым людям, – ответил монах.

– А конкретней? – спросил Михалыч, растирая чих по лицу.

– Пантелеимонов монастырь.

Михалыч поглядел на мать. Та кивнула. О таком монастыре Михалыч не слышал. На карте его точно не было. Хотя что на ней было…

– Может, поменяемся? – сказал Михалыч.

– Нет, – помотал головой монах. – Времени нет.

В боковом зеркале загорелись огни.

– Видите? – сказал монах. – Погоня.

Михалыч развернулся и разглядел, сощурившись, знакомый «фордак».

– Ничего, сильно не приблизятся.

Говорил он немного неправильно, и голос был каким-то не русским. Местный, решил Михалыч и почувствовал сбоку тепло. Тепло шло от матери, она копалась в своей сумке. Михалыч вспомнил про комплект одежды. Наверное, так и остался в снегу.

– Вот пошла я на свидание… на свидание да к Матери… Матери да Бога нашего… Бога нашего, Младенца чистого…

Мать пела тихо, убрав сумку и положив ладони на колени. Фары продолжали висеть в зеркале, потом медленно стали отдалятся. Михалыч снял шапку, поправил мятые волосы.

– А возьму я на свидание… на свиданье к Божьей Матери… я букетик полевых цветов… полевых цветов… А дальше не помню, – сказала мать и замолчала.

– В хоре нашем будете петь, – сказал монах.

Михалыч потер стекло, чтобы понять, где они. Ладонь стала мокрой, но так и не понял. Была темнота, в темноте проносились фонари.

– Да, вот так и похищаем. Как воры. Как воры…

Они сидели в кабинете, или как это тут называется, у игумена. Игумен был рыжим, с веселой рыжей бородой и весь расписанный веснушками, и на лице, и на ладони, которую Михалыч, зная обычаи, поцеловал.

– Вот пусть живет у нас, если согласна. Согласна? Кивает. Значит, согласна. Пусть трудницей живет. На кухне потрудится.

Замолчал, огладил бороду.

Игумен говорил быстро, иногда замолкая и изучая, хорошо ли доходят его слова. Мать сидела, как спицу проглотив.

– В хор ее можно, – вступил монах, который их привез. Он еще в машине назвал свое имя, но Михалыч не удержал его в голове. – Голос есть.

– Нет, сначала на кухню, – сказал игумен. – Хор еще заслужить надо. Для хора себя очистить надо. Вот как. И так косо смотрят, что у нас еще женский хор.

Помолчал, потукал пальцами по столу.

– Музыкой человека искалечить можно. А можно и до ангелов приподнять. Можно – так, а можно – так. А у нас на приходах в хор кого попало берут, лишь бы с голосом. От этого и творится всё. Пение с вывертами, между пением еще болтают. Вся служба ломается. Так что на кухню пока. Оттуда будем начинать.

Михалыч сдержал зевок. Усталость гудела внутри спины и оттуда шла в руки и шею. Стало казаться, что сидят они здесь слишком долго и говорит игумен много и не в тему. Это как в самолете, когда передают правила безопасности, а кто журнал листает, кто разговаривает, кто из стаканчика пьет. Хотя в этих правилах – о жизни и смерти, но не слушают.

– А откуда узнали, что я мать отвожу? – спросил Михалыч.

– Доктор сообщил… На два фронта работает, является иногда сюда. Я ему предлагаю: «Давай я тебе хвост сожгу, с нами останешься!» Так он даже дрожать начинает!

– И в церковь ходит?

– Заглядывает… А что? Всякое дыхание да славит Господа. Они тоже боятся и славят, в пламя идти кому интересно? Быть только внутри долго не может. Особенно когда отец Афанасий, – кивнул на монаха, – с кадилом пойдет. Доктор сразу прыг на улицу. Месяцок поотсутствует, опять приходит.

– А занимается чем?

– Кто его знает… Гуляет где-то, пакостит. Вы еще, скажу, мягко отделались, что его везли. Мотор мог заглохнуть. Запросто! Или в салоне пакость какая-нибудь… Ну, ладно, хватит разговоры, накормить вас надо. – Игумен привстал, подозвал ладонью Афанасия. – Отведешь в трапезную. Скажешь, я благословил. На ночлег пока в гостевую…

– Да я поеду, – сказал Михалыч.

– А что так, на ночь глядя? Погода неспокойная. Останетесь, утром исповедуем, причастим.