Сухбат Афлатуни - Муравьиный царь

Тут подавала голос Лена, отдыхавшая в соседней комнате:

«У Лукоморья дуб спилили, кота на мясо зарубили, русалку в бочке засолили…»

«Мам, не мешай!» – кричала Катюха.

Михалыч поднимался и закрывал дверь.

«И днем и ночью кот ученый всё ходит по цепи кругом…» – читал, поглядывая на Катюху: вдруг опять что-нибудь спросит? Нет, с котом, кажется, обошлось. Слушает. «Идет направо – песнь заводит, налево – сказку говорит…»

«Как все мужики, – комментировала через закрытую дверь Лена. – Как налево, так потом сказки рассказывают».

Михалыч откладывал книгу и слезал с дивана:

«Пусть тебе мама читает».

«Она не будет».

«Я тоже не буду. Идем, лучше рыбок покормим».

Катюха на рыбок не велась, кричала в сторону двери:

«Мама! Не мешай, а то я сейчас… приду к тебе в комнату!»

Лена издавала недовольный звук и шла на кухню делать себе кофе.

Михалыч читал дальше. Вот уже русалку проехали на ветвях, следы звериные доехали до избушки на курьих ножках. Катюха потерлась подбородком о его ногу.

«Ну что, Кать?»

«А почему она без окон, без дверей?»

«Ну… там же Бабаёжка живет».

«А как она туда заходит?»

Блин, думал Михалыч, действительно – как?

Глянул на дверь – может, Лена подскажет? Но Лена была вся в своем кофе.

«А она через трубу залетает, Бабаёжка! – сообразил наконец. – Видишь, труба на крыше… Она в нее – вжих! И уже дома».

И Михалыч расплывался, радуясь своей смекалке. Точно такая же, широкая, с ямочками улыбка появлялась и на лице Катюхи… Хорошее было время.

Теперь попробуй из Катюхи улыбку выдавить. Ходит по квартире, деловая. Утром мать к ней обниматься бросилась, Катюха стоит, скривилась – внучка называется. И быстрей на кухню, кофе себе делать и с Леной цапаться. Привычка такая утренняя.

В лицо ударило перегретым воздухом. За прилавком спала женщина. На звук двери подняла голову и уперлась в вошедших взглядом.

– Нинуль, а вот и мы! – выглянул из-за спины Михалыча Никак.

– Вижу, – ответила продавщица и снова уронила голову.

Изнутри магазин был тоже оформлен в русском стиле. Бревна, картины с разными богатырями. Справа помелькивал телевизор. Показывали, как успел заметить Михалыч, Штирлица. Михалыч поглядел на него, перевел взгляд с разведчика на прилавки. Ассортимент был тощим.

Продавщица подняла голову:

– Ты, что ли?

– Я, Нинуль! – обрадовался Никак. – И гость! Из города… Прошу любить и жаловать!

– Любить не буду. – Продавщица поднялась, приводя в порядок волосы. – Всех любить – любилка сломается… Что брать-то будем?

Продавщица чем-то напоминала Лену. Только лицо грубее и годами, наверное, моложе. И взгляд. У Лены он был немного такой, с усмешкой. А эта глядела в упор, точно раздевала. Михалычу даже почудилось, что куртка на нем стала сама собой расстегиваться и слезать с плеч. Пощупал даже.

Нет, куртка сидела на месте. Михалыч сам протарахтел вниз молнией – жарковато.

– Супца бы, – сказал Михалыч. – Горячего.

– Организуем. – Перевела взгляд на Никака: – А тебе чего? Опять с пустым брюхом?

– Сыт! Вот так сыт! Любка чаем с колбасой накормила.

– Ты и у нее потерся?.. А что приехал тогда? Сидел бы и сидел, у нее там для таких дураков как раз место.

– Так я ж тебе клиента привез! Человеку, видишь, суп требуется. А кто лучше тебя сготовит?

Продавщица нагнулась, извлекла с прилавка пакетный суп. Электрочайник уже свистел и булькал. Михалыч полез за деньгами.

– Потом… – глядела на него продавщица.

Тут уже брюки на Михалыче зашевелились, щелкнули кнопкой и поползли вниз. Михалыч хлопнул себя по бедру, точно пытаясь остановить это несвоевременное оголение.

Нет, все было на месте, и брюки и куртка.

– А ты что встал? – Продавщица стала поливать вермишель струей кипятка. – Привел и иди гуляй. Что раздевалку тут устроил?

– Куда я пойду… – отвечал Никак, снимая шубку и разматывая шарф. – Мне хоть часика два тут погреться.

– Знаю я твое «погреться»! Сейчас Колиным людям позвоню, они тебе быстро все погреют.

– Ну, хоть часок… Согреться!

– Тебе согреться, а мне потом сиди тут с токсикозом!

Конец фразы был буркнут под нос, так что Михалыч не был уверен, правильно ли его уловил. Он с детства был слегка глуховат, Лена над этим еще иногда шутила, крутила ему ухо.

Штирлиц закончился, появлялись и исчезали титры. Продавщица выдавила пакетик в суп, Михалыч втянул знакомый островатый запах. Нет, все-таки еда – вещь великая.

– Иди накрой там… – кивнула продавщица Никаку. – Тут негде.