Сухбат Афлатуни - Муравьиный царь

Моста в Мостах не оказалось, до него еще было пилить и пилить, Никак предложил проехаться по льду, как все тут ездят. Дорога пошла через поле, по обе стороны торчал борщевик. Михалыч привыкал к мысли, что он теперь безработный. Совсем.

– Время у нас тут свое, местное, – объяснял свое Никак.

Михалыч слушал, следя за дорогой. Мать проснулась, но молчала.

– Это в городе вы на часы глядите. Поэтому время у вас по часам идет. А мы тут больше птицами пользуемся.

– Какими? – спросил Михалыч, не отрываясь от дороги, которая пошла вниз. «Надо было, – подумал, – цепи на шины надеть».

– Петухами, курами, – отвечал Никак. – А в общем, время тут почти уже и не водится. Всё города себе засосали.

– Я тоже в деревне выросла, – сказала мать. – У нас рыбы водилось – во!.. Войдешь, она сама к тебе лезет. А чужих наши к ней не пускали, это строго.

– Били, что ли, их? – Никак повернул к матери голову.

– Да не так чтоб били. Вначале словами, по-хорошему. А бывало, и били. Не в кровь, а для примера. Зато рыба была.

– Правильно, чужие – они и есть чужие, – кивнул Никак. – Придут, наворотят по-своему. А сейчас еще эти кругом развелись… гастарбайты…

– Что мы только с рыбой не делали. И солили, и коптили, и сушили… Только варенье не варили!

«Ожила мать», – подумал Михалыч, заметив на ее лице улыбку. Даже позавидовал Никаку, сумевшему так расшутить ее. Улыбаться мать не любила, а последний месяц, после повестки, так вообще, камень.

– Сказки про нее рассказывали, – закончила мать и замолчала.

Проехали немного в тишине. Встречных машин не было, только один раз вырулил древний «зилок», и Михалыч уступил ему. А так было пустынно и спокойно, точно ехали не по Земле, а по какой-то снежной планете. Михалыч снова думал о работе, которой у него не будет, и о том, как он скажет об этом Лене. Незаметно для себя он заскучал по жене, по ее рукам, из которых одну она могла бы сейчас положить ему на ногу, а второй поправить ему воротник или еще как-нибудь проявить неравнодушие.

– А рыба какая водилась? – спросил Никак.

– Разная… – скучно отозвалась мать. – Умерла вся.

Деревья кончились, открылась река. Недалеко от берега виднелись черные точки рыбаков.

– Сейчас чуть левее, – сказал Никак.

Михалыч аккуратно спустился и повел машину через замерзшую реку. Ему вдруг представилась вся эта картина в разрезе, как в учебнике. Невидимое солнце над плотными облаками. Сами облака, из которых медленно сыпал снег. Потом река, машина с тремя людьми, слой снега и льда под колесами. И наконец, вода в пять или семь метров глубиной, где в зеленоватой темноте качаются рыбы…

Проехав через поля и тощий лесок, выехали на дорогу. Дорога была так себе, но после переправы вызвала чувство облегчения. Михалыч расстегнул пуговицу и вытер мокрую шею. Облегчение было недолго, снова навалились мысли, точно машину кирпичей в мозг выгрузили. Главное место занимало поведение самого Михалыча на топчане и те слова, которые он шептал незнакомой потной женщине. Захотелось влезть под душ и растереться до красноты свежей и пружинистой мочалкой.

– А церковь далеко еще? – спросил у Никака, который вдруг начал застегиваться и приглаживать челку.

– Да нет, кило́метров пять, – отвечал тот. – Справа будет… Ну, мне пора.

Михалыч поднял брови, но притормозил. По обе стороны дороги шел лес. В лес, что ли, собрался?

– Дальше мне нельзя. – Никак приоткрыл дверь.

Михалыч тоже вышел из машины и обошел капот. Можно было не выходить, но Никак сделал знак, что хочет сообщить что-то. Мать скупо попрощалась и осталась внутри.

– Они там все чудики, – сказал Никак, натягивая шапку.

«В Бездне», – догадался Михалыч.

Лицо Никака вдруг стало злым и умным.

– Ничего у них там не ешь и не пей, – продолжал он скороговоркой. – И шапок у них не покупай. Будут предлагать бабу, скажи, уже была, что в Мостах отметился. Чек сохранил? Сохрани. Ничего не подписывай. И о политике с ними не вступай. Скажи: поддерживаю линию князя. Спросят почему, скажи: потому что верная и патриотичная.

– А что за князь? – поинтересовался Михалыч.

– А шут его знает. Напридумали себе всяких игр, со скуки. Один у них князь, другой – еще кто-то… Ну, спасибушки, пойду. Дальше, вон, уже Колины владения, туда мне – ни-ни-ни… Ни в каком соусе.

Михалыч вспомнил, что слышал о каких-то Колиных людях на станции. И в избушке.

– Зимой он сам спит, – поймал Никак вопросительный взгляд Михалыча. – А вот люди его не спят.