Коллектив авторов - Времена и нравы (сборник)

Ох!

Тетушка вдруг о чем-то вспомнила, тихонько подошла к шкафу, присела на корточки и, достав фотоальбом, положила его перед нами и открыла. Альбом был старым, с картонной обложкой, на которой было отпечатано изображение какого-то завода. В альбоме хранилось несколько десятков фотокарточек. На некоторых из них была одна тетушка, на других она была со своими коллегами с завода, одетыми в униформу; еще были снимки со старенькой матерью и двумя сестрами (сестры с детьми). На всех остальных фотографиях был брат.

Фотографии брата были разными по размеру и цвету: какие-то черно-белые, какие-то цветные. Самой ранней была однодюймовая фотография – стандартное фото на документы; на ней он выглядел очень юным, наверняка это была фотография со студенческого билета. Более поздние фотокарточки были уже двух– или четырехдюймовыми, самая большая – шестидюймовая. Людей на фотографиях постепенно становилось больше: сначала был один человек, затем два или три, а потом целая группа (с подписью, что это фотография с выпускного). Фон тоже менялся: у входа в школу, возле достопримечательностей, на площади Тяньаньмэнь, за границей, в аэропорту.

На нескольких фотографиях брат был с родными, с супругой, с детьми. Родные разговаривали и смеялись, фотографии буквально излучали тепло.

В конце альбома была фотография тетушки с братом. Это была черно-белая фотокарточка. Тетушка на ней была еще очень молодой, на вид чуть больше двадцати лет, с черными блестящими волосами до плеч, которые справа были подколоты невыразительного цвета заколкой. Одета тетушка была в светлое платье с черным воротником и черные матерчатые туфли с круглым носом. Она сидела на стуле, а брат, вытянувшись, стоял рядом. Тогда брат тоже был молодым, очень худощавым, с зачесанными на косой пробор волосами; под его густыми бровями виднелась пара прекрасных, немного тревожных глаз. Он был обут в черные кожаные ботинки.

В уголке было название фотоателье, в котором эта фотокарточка была изготовлена – единственная совместная фотография тетушки и ее брата во всем альбоме.

Я предположил, что они сфотографировались в год, когда брат поступил в университет. Но все же я не был уверен. Когда я решил попросить Сяо Сунь узнать у тетушки, когда именно был сделан снимок, я вдруг заметил, что тетушка плачет.

Тетушка правда плакала!

Ее глаза наполнились слезами, которые не переставая катились из испещренных морщинами уголков глаз. Как же горько было на это смотреть, очень, очень горько!

В изолированном пространстве лестничной клетки между первым и вторым этажом находилось большое окно, отделенное от лестницы перилами. Верхняя створка была наглухо закрыта, нижняя же, напротив, распахнута. Под окном на первом этаже располагалась дверь, ведущая на улицу.

Бабочка, несомненно, запорхнула в дверь здания, поднялась вверх и оказалась в плену окна. Она, похоже, не знала, что можно вернуться, следуя тем же путем. Был и другой способ спастись: стоило лишь развернуться и полететь в противоположном направлении. Позади нее как раз располагалась чистая и светлая лестничная клетка, тянущаяся от первого до шестого этажа, достаточно просторная. Большая часть окон была открыта. Но бабочка, без сомнения, не воспользовалась ни одним из вариантов. Виной же всему было окно или, точнее сказать, свет. Бабочка неотрывно смотрела на свет и верила лишь ему. Лететь к свету было для нее единственным правильным инстинктом. Снова и снова натыкаясь на незримую преграду, она вновь убеждалась в твердости, обманчивости и непреодолимости света, но тем не менее ни на секунду не усомнилась в нем.

«Бабочка, ах бабочка, неужели вся твоя жизненная сила сосредоточена в твоей внешней красоте? Неужели совсем ничего не остается для твоего сердца? Ведь совсем несложно пролететь вниз три чи [171]или пять назад, отчего же ты не можешь этого сделать?» – держась за перила, безмолвно вопрошала Она у бабочки.

Дверь первого этажа выходила в сад. Каждая из обитавших там бабочек была словно субтропический цветок – прекрасна настолько, что уму непостижимо. Некоторые же из них были так прелестны, что невольно напоминали о чем-то порочном, как бы соединяя в себе красоту и уродство. Три дня назад Она и Он прилетели сюда с севера страны. Оба они считали, что одно из главных отличий севера от юга – это цветы: северные цветы, если даже и можно назвать их красивыми, зачастую имеют простой, безыскусный облик; южные же, словно полушутя-полувсерьез, а может, отчасти и злорадно, набросаны талантливым художником, презирающим все и всех. Небрежно начертав, он тут же бросает их на землю, и потому совершенно невозможно понять, чего же больше в его стиле – блестящего таланта или легкомыслия. Так же и бабочки: южные, будь то их вид или облик, куда разнообразнее и причудливее своих северных собратьев. Она совсем не разбиралась в бабочках и едва ли смогла бы назвать хоть один вид, поэтому и давала им незатейливые имена по цвету их крыльев: белая бабочка, черная бабочка, розовая бабочка, цветная бабочка.