Виталий Лозович: Алло! Северное сияние?

Лёшка достал телефон, набрал одну из подруг своей супруги. Нажал кнопку соединения. Гудков почти не было, Наташа ответила сразу, голос у неё был ядовитый, злой, ехидный, мерзкий в общем, как у любой подлой бабы.

– Привет, – сказал довольно тускло, – Ирка у тебя живёт?

– Тебе-то что? – спросила она так, словно только что ухохатывалась от смеха по поводу его «рогов».

– Не мне-то что, – поправил её вежливо Лёшка, – а Ирка у тебя живёт, спрашиваю?

– У меня живёт мой муж, мой ребёнок, а где живёт наша несчастная подруга, я не знаю! Господи, да если бы у меня!.. Да если бы мой… да я бы! Я бы!..

Лёшке стало гадко, он взял и сказал самое противное, на которое был способен:

– Что – ты бы? В зеркало на себя посмотри!..

И телефон свой отключил. Отключил не потому что боялся каких-то скабрезных или ругательных ответов, просто, когда говорить ему с тем или иным человеком было не о чем, Лёшка всегда телефон выключал. Если вам есть что сказать – перезвоните, я послушаю.

Посмотрел адресную книгу телефона дальше, нашёл ещё одну подругу Ирки, набрал номер. Гудки шли столь долго, словно к телефону хозяйка шла через парфюмерный магазин.

– Привет, Лариса, – сказал он тускло, – Ирка у тебя… живёт?

Лариса тяжело вздохнула.

– Где ж ей жить, Лёша? Не на улице же? – ответила спокойно, без нервов, только, может, с желанием помочь обоим разобраться в ситуации.

– Сейчас где она?

– Сейчас на работе, – удивилась Лариса, – вечером будет. Что ж ты жену выгнал, хоть бы смену белья дал?..

– Да она сама ушла, – смущённо рассказал он, – она… как это… поднялась, в общем, тут «скорая» была… она поднялась, в общем… ну и сразу в двери.

– В шоке была. Бить нельзя женщин.

– Я знаю. Я не бил… я случайно… я сам в шоке.

– Согласна. Понимаю.

– Я думал… убил. Потому врачей и вызвал.

– Ну да, – согласилась Лариса, – а она ожила и ушла. Всё нормально. Сам теперь что думаешь?

– Не думается ничего. Не знаю.

– Так не может быть, что-то думаешь.

– Думаю.

– Будешь с ней жить?

Вместо ответа Лёшка что-то прорычал невнятное.

– Тут мне рассказали, что ты вчера с какой-то девочкой гулял до дома своего.

– Бо-оже, – протянул Лёшка, – уже!

– Могу тебе сказать так: ты думай, что будешь делать дальше, всё ведь от тебя зависит, правильно? А об Ирине не беспокойся, жить ей есть где. Не пропадёт.

– Спасибо.

Разговор закончился, Шахов кнопочку нажал, после чего принялся шить на машинке шторы для спектакля. Скоро пришёл режиссёр, и они начали разработку интерьера для новой пьесы.

Ближе к вечеру, когда последний алкоголь начал покидать дурную кровь Шахова, злость на супругу начала кипеть заново. Он проклинал Ирину, проклинал её скороспелого любовника, которому она отдалась не потому, что полюбила, а потому, что захотелось. Она с ним сошлась не потому, что у них что-то общее в жизни, или схожесть каких-то… да что там говорить?.. Просто захотелось переспать с другим мужиком, да и всё! Сучка!

Ввечеру стали подтягиваться некоторые члены народного театра, кто-то пиво принёс, кто-то потом сгонял за водкой. У кого-то нашёлся домашний пирог с яблоками, потому как у кого-то был сегодня день рождения. День рождения не отмечали, но пирог с яблоками под водку и под чай пошёл хорошо. Шахова немного отпустило, но голова горела ещё яростней. Эта волна ярости была неуправляема. Лёшке вновь захотелось найти ружьё и застрелить подлеца Сашку Парфёнова, что ему всю жизнь испоганил, за минуты испоганил! Завалил супругу в кровать, и жизнь Шахова покатилась к лешему!

Лёшка вновь позвонил другу Витальке, вновь попросил ружьё. Виталька вновь ружьё не дал, потому как был не дурак и уголовную ответственность за своё охотничье оружие нести не хотел, даже если и был согласен, что Парфёнова следует застрелить. Шахов стал прорабатывать мысль, что, кроме ружья, есть ещё и холодное оружие, которое сегодня можно купить где угодно, но пачкаться поганой липкой кровью этой сволочи он не хотел. Но всё-таки та мысль, что выход из позора при помощи ножа есть, не оставляла…

Ведя эти внутренние рассуждения, Лёшка сидел у окошка, курил трубку с ароматическим табаком, что было строго запрещено во Дворце культуры, но режиссёр на свой страх и риск, зная положение Шахова, разрешал ему иногда баловаться. Так вот в этот самый миг, когда сознание Лёшки уже проработало: где и как он подстережёт подонка Парфёнова и как он ему сунет нож под ребро… на голову Шахову легла маленькая тонкая ладонь. Шахов затравлено обернулся – перед ним стояла Аида.