Виталий Лозович: Алло! Северное сияние?

– Можно, я сниму кофту? У Вас очень жарко.

Он глянул на её кофту шерстяную, потом глаза его опустились вниз на её высокую мини-юбку, на обнажённые красивые ноги в тоненьких чулках, сказал:

– Можно. Заголяться можно по полной, я всё равно ни на что не способен. По крайней мере, так говорит моя жена.

Аида сняла кофту и осталась в какой-то очень откровенной блузе без рукавов, руки её с тонкой кожей оголились по плечи, на груди был вырез, который то ли заканчивался, то ли начинался массой пуговичек, и Шахов понял, что жена его очень сильно ошибалась.

Аида села обратно в кресло, вновь посмотрела на Шахова, спросила:

– Почему Вы так удивляетесь, что человека может интересовать русский язык, если сами всю жизнь русским языком и занимаетесь?

– Ну… – начал он на очень хорошем русском, – ну… как бы… блин горелый, даже не знаю, как и сказать… не часто встретишь такого человека, чтобы в такие годы интересовался русским языком. Сейчас молодые люди интересуются иными вещами.

Аида на это улыбнулась ему своей тонкой улыбкой. Тонкая улыбка была потому, что губы её не вытягивались в стороны, а лишь уголки чуть приподнимались вверх. Она хотела что-то сказать, это было видно, Шахов тоже увидел, остановился, ждал. Аида сказала:

– Иван Бунин, – сразу сказал Шахов, – Москва, тысяча девятьсот пятнадцатый год. Я думал, будет Есенин, – произнёс несколько пренебрежительно, – Ну-у… удивила.

Вытащил свою бутылку водки, посмотрел остатки, зачем-то поболтал бутылкой по кругу, словно хотел весь алкоголь со стенок собрать, и прямо из горлышка допил всё.

– Борщ, – сказала на это Аида и кивнула на кухню. Шахов поплёлся в кухню.

– Ты будешь есть? – спросил он оттуда.

– Я ночью не ем, – ответила она.

Наевшись борща, Лёшка совсем опьянел, прилёг на диван, извинившись, и тут же уснул крепким, пьяным, беспробудным сном.

Утром он проснулся как обычно, выпил аспирин, как обычно, умылся, как обычно, погладил рубашку, как обычно, пошёл ставить чай, как обычно… на столе увидел вымытую тарелку из-под борща с ложкой в ней. То есть – посуду помыли, а на сушилку не положили. Лёшка глянул по сторонам, потом заглянул в холодильник, увидел кастрюлю и… вспомнил всё. Смешно, конечно. Борщ, как катализатор памяти: глянул на кастрюлю, и сразу стал быстрее всё вспоминать, что вчера было.

Лёшка вспомнил. Сел в кресло, посидел, встал, вышел в прихожую, посмотрел – всё как обычно. Что ж телефон-то у девушки не взял, сейчас бы поговорили… о стихах Бунина, к примеру. А ей надо? Надо, наверное, раз вчера приходила. Стоп! Она, вроде, не приходила, это же я её сюда затащил? За шиворот? A-а… вот у нас теперь как. Не обидел? Не мог. Не должен. Она мне понравилась. Не знаю чем, но понравилась, что-то в ней есть, а что – понять не могу. Только это ничего не меняет… Лёшка поднялся с кресла, достал из письменного стола курительную трубку, набил табаком и закурил прямо в комнате. Мягкий запах ароматизированного табака наполнил комнату, стало легче. Привычнее. Запах табака вернул его к действительности.

– Без Ирки всё равно жизни нет, – сказал он себе, выпустив дым перед собой, пустыми глазами посмотрел куда-то в окно далёкое, повторил: – без Ирки всё равно жизни нет… нет, и не будет… уже понятно… что делать? Жить рогоносцем? Простить? Понять, простить? Пошлость какая. Но что-то делать надо ведь? Будем рассуждать так: если без Ирки жизни нет, надо жить с Иркой… какая есть… может, мне ей морду бить? А что? Говорят, помогает многим бабам. А мне поможет? А мне эт-то не помо-ожет, – уже рассуждал он, – мне такое точно не поможет. Врезать разок можно, а бить женщину любимую нельзя, даже за такое… Иначе ты вообще и не мужик… да и не был им никогда. Так… животное с первичными половыми признаками.

Он погладил брюки, трясущимися руками достал какой-то «антипохмелин», выпил ещё и его, стало полегче. Собрался и отправился во Дворец культуры в народный театр. Днём здесь было пусто, в зале, где они всегда репетировали, было прохладно, это благотворно сказалось на голове. Голова сразу заработала. Он посмотрел на кресло, где вчера сидела Аида, потом вспомнил, что кто-то из его парней хотел за ней поухаживать, подать куртку, что ли?.. Она как-то сказала… сама одеваться умею?.. Может, и так. А потом попросила его? Мило. Зачем ей это всё?

И всё же – Ирина. Что делать? Как Аида сказала: «Брать себя в руки»? Ну, так хорошо, сейчас возьму. Сейчас. Сейчас! Взял!