Карлос Фуэнтес - Избранное

Какого черта нарушают его покой? Послышалось вялое шарканье. Это Лилия. Ее рука с бледными - без лака - ногтями приоткрыла дверь гостиной. Лицо лоснится от крема. Она хочет знать, подойдет ли ее розовое платье для праздничного вечера. Она не хочет попасть впросак, как это было в прошлом году, и стать предметом насмешек. А, он уже пьет! Почему не предложит и ей рюмочку? Ох, как надоело это недоверие, этот запертый на замок бар, этот нахальный слуга, не признающий за нею права входить в винный погреб. Скучно ли ей? Будто бы он не знает. Она хотела бы скорее стать старой и уродливой, чтобы он ее выгнал в шею и не мешал жить в свое удовольствие. Никто ее не держит? И как же, мол, без денег, без роскоши, без большого дома? Да, много денег, много роскоши, но нет радости, нет развлечений, нет возможности даже рюмочку выпить. Конечно, она его очень любит. Она ему тысячу раз об этом говорила. Женщины ко всему привыкают, если к ним относиться ласково. Их может привязать и пылкая страсть, и отеческая любовь. Конечно, она его любит, еще бы... Скоро уже восемь лет, как они живут вместе, а он никогда не устраивал сцен, не бранил... Ничто ее не удерживает... А? Неплохо было бы ей еще с кем-нибудь завести романчик? Ну да. Он думает, она такая дура. Да, конечно, она никогда не понимала шуток. Пусть так, но она прекрасно понимает что к чему... Никто не вечен... Уже и гусиные лапки вокруг глаз... И фигура... Но он тоже к ней привык, правда? В его возрасте трудно было бы начинать все сначала. Несмотря на миллионы... Не так-то просто найти бабу, ее поискать надо... Они, подлюги, знают сотни уловок, умеют выделывать такие штучки... всю душу измотают... тут вам и да, и нет, и поманят, и за нос поводят, и все такое!.. В общем, знают, как старика дураком выставить... Ясное дело, она-то поудобнее... И не жалуется - уж куда там. Ей даже льстят новогодние приемы и поздравления. Да и любит его, ей-богу,- уж очень привыкла к нему... Но все же ужасно скучно!.. Ну что тут плохого - завести себе подружек, поехать в кои веки поразвлечься... или раз в неделю выпить рюмочку?..

Он сидел неподвижно. Никто не давал ей права болтать эту оскорбительную чепуху, но какая-то вялость, расслабленность... совершенно ему не свойственная... заставляла его, замерев с бокалом «мартини» в одеревеневших пальцах... слушать глупости этой женщины, становившейся с каждым днем все более вульгарной и... впрочем, нет, она еще аппетитна, хотя и невыносима... Как же подчинить ее своей власти? Все, над чем он властвовал, подчинялось теперь по инерции какой-то видимости... силе былых лет... Лилия могла уйти... При этой мысли сжалось сердце... трудно преодолеть себя... этот страх. Едва ли найдется другая... Остаться одному... Он с трудом пошевелил пальцами, кистью, локтем, и на ковер упала пепельница, рассыпались окурки с желтыми фильтрами, разлетелся пепел -белая пыль, черно-серые чешуйки. Он нагнулся, тяжело дыша.

- Не нагибайся. Одну минутку, я позову Серафина.

- Позови.

Возможно... Ей скучно с ним. Но не боязно, не противно... Вечно лезут в голову какие-то сомнения... Невольный прилив нежности заставил его повернуть голову и посмотреть на нее.

Она глядела на него с порога... Обиженная, милая. Крашеные волосы пепельного цвета, смуглая кожа... Ей тоже некуда отступать... не вернуть былого. И это их уравнивает, хотя возраст и характеры разделяют... К чему сцены? Он устал. Вот и все. Так решили воля и судьба... Вот и все... К черту воспоминания. Не надо новых вещей, новых имен. Он снова погладил шелковую ручку кресла. Окурки и рассыпанный пепел плохо пахли, А Лилия стояла, обратив к нему лицо, намазанное кремом. Она - у двери. Он - в кресле, обитом Дамаском.

Вздохнув, она пошла, лениво шаркая, в спальню, а он сидел в кресле, ни о чем не думая, до тех пор, пока не стемнело и в стеклянной двери, ведущей в сад, не появилось его поразительно отчетливое отражение.

Слуга принес смокинг, платок и флакон одеколона. Старик приподнялся и позволил себя одеть, затем развернул платок, который слуга обрызгал ароматической жидкостью. Когда он засовывал платок в карман на груди, их взгляды встретились, слуга опустил глаза. Не надо. К чему думать о том, что мог чувствовать этот человек?

- Серафин, живо окурки...

Он встал, опираясь обеими руками на кресло. Сделал несколько шагов по направлению к камину, погладил толедские щипцы и почувствовал на лице и руках дыхание огня. Потом пошел к дверям, услышав гул голосов -восторженных, восхищенных,- доносившихся из вестибюля. Серафин подбирал последние окурки.