Наталия Соколовская - В Питере жить - от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

Что-то бредень мой захватывает все экзотическую рыбу – вот два пузатых немца, вернее, один пузатый, веселый «Швейк», женатый на казашке Фатиме, которая, будучи беременной, досиделась ночами за прокуренными картами до того, что отекли ноги; а другой, тощий, белесый Ганс, попросивший вернуть ему пятнадцать копеек за кефирную бутылку, – ему, дескать, летом потребуются деньги на поездку в Сталинград – разыскивать могилу отца. Мы выслушивали со сложным чувством: отец, конечно, дело святое… Но ехать туда, где он наворотил таких дел… Да еще просить деньги за бутылку, которыми каждый из нас был бы только рад поделиться в качестве хоть маленькой контрибуции…

Что-то всё глупости всплывают из глубины. Но умное-то было еще вдесятеро глупее.

Я заглянул на задний двор, где мы рубились в бадминтон, – там красовалась импровизированная мусорная куча, современная, яркая и пестрая, как праздничная толпа. Это и была сказка о загранице – тамошний мусор казался нам праздником.

Хватит Детской, пора к Среднему.

Не такая уж, оказывается, и громадная громада кинотеатра «Прибой» – на крыше ржавеют сварные буквы «К И Н О Т Е А Т Р», но брошенный у ступеней, как плуг, якорь блестит черной краской. Меркнущий глаз успел схватить какой-то пасьянс: «Кожаная мебель», « thermex », «Выставочно-торговый зал „Демос“». Да мы и тянулись-то больше к старым фильмам в ДК Кирова, в «Кинематограф», тогда еще не заслоненный мелкой кирпичной гармошкой « Hotel „Gavan“ », поглотившей скромное чугунно-стеклянное чрево Гавани «Стеклянный рынок».

Мы чувствовали: если фильм дожил до наших дней, значит, что-то из реки времен он вынес. А что останется от нас, еще очень большой и очень грустный вопрос – борьба с прошлым с тех пор развернулась в индустриальных масштабах: от небрежения к истреблению.

Когда во время Октябрьского переворота в Москве артиллерийским огнем изувечили Кремль, эстет Луначарский в знак протеста пытался выйти из правительства. И впоследствии с восхищением вспоминал, сколь мудро его распек Владимир Ильич: красота эксплуататорской старины – ничто в сравнении с той красотой, которую создаст освободившийся пролетариат.

Ничего сравнимого с Кремлем освободившийся пролетариат вроде бы не создал, но памятник своему вождю перед Финляндским вокзалом вбил. Однако и этот Медный пехотинец недавно пал жертвой мести освободившегося от большевистского гнета народа. Взорвавшие скульптуру радикалы решили следовать рецепту глупого начальника из прекрасной пьесы Григория Горина «Забыть Герострата!» – восклицать как можно громче: «Забыть Ленина! Забыть Ленина! Забыть Ленина!» Молодежь тогда уж точно убедится: Ленин действительно бессмертен.

Нужны не новые взрывы, а новые памятники жертвам красных расправ. Как-то показывал потрясающий шемякинский памятник напротив Крестов сыну испанского коммуниста – пустой глаз черепа был залеплен мороженым: так повеселились наши юные соотечественники. А дивный памятник зодчим Петербурга – рабочий столик с разными милыми предметами старины под аркой – и смотреть не пришлось, арка была пуста. У кого-то не отсохла рука сломать, у кого-то – принять в переплавку…

Зато бесхитростного вандализма, мне кажется, в последние годы стало поменьше. Похоже, мы и впрямь шагнули в цивилизацию. При старом режиме, ежели вдруг возникала нужда позвонить из уличного автомата, то в первом какими-то сволочами непременно оказывалась вырвана вместе с кишками телефонная трубка, во втором разбит диск, а если в третьем были всего только выбиты стекла, написано на стене или на пол, то ты мог считать себя счастливчиком. Да и сами надписи были чрезвычайно скудными в рассуждении как смысла, так и почерка. Зато в демократическом Петербурге при невероятно усовершенствовавшихся технических средствах – пульверизаторах – эти наследники Сикейроса из своеобразной деликатности покрывают виртуозной вязью все больше ставни закрытых магазинов. Правда, двор вытесненного в подвал некогда знаменитого магазина Старой книги на Литейном они покрыли росписями такой вышины и густоты, что в этом уже начал ощущаться некий Большой стиль, некое лицо эпохи.

И тем не менее я имел одно виденье, непостижное уму: я подхожу к Зимнему дворцу и вижу, что над его кровлей развернулась грандиозная надпись – «БИЗНЕС – ЭТО ИСКУССТВО!» А в Георгиевском зале обнаруживаю элитный ресторан. А в Рембрандтовском – фитнес-центр. А…