Александр Григоренко - Потерял слепой дуду

И мы со студентом Безроговым задумались… От такого удара даже «Огонек» выпал из ума. (А любовь, а комната в общаге – с ними-то как быть?)

Помнится, тогда мы еще крепче невзлюбили нашу комсомольскую богиню. Весь институт знал, что по партлинии она объехала соцлагерь и даже несколько капстран, в одной из которых посещала заведение, где женщины раздеваются под музыку. Мы с Безроговым все же надеялись, что человек, видевший стриптиз, не может быть таким идейно зашоренным, но, как оказалось, надеялись зря…

Сейчас, через почти 20 лет, мне кажется, что все было куда объемней и значительней.

Так держала нас огромная, строгая родина – Союз Советских Социалистических Республик, – держала до последних сил, вдалбливая в наши пушистые уши: будет вам дети и любовь, и гарантированное койко-место для нее, и получка, и должность в ДК на Мангышлаке, будет все – только слушайтесь, слушайтесь маму, детки…

Месяца через два «мамы» не стало.

Советский Союз прекратил свое существование.

Я помню тот слякотный, угрюмый день. Прохожие брали с лотков газеты с посеревшими растекшимися буквами передовиц – и расходились. Молча.

Никто не витийствовал – это начнется позже. И тем более никто не плакал…

Хотя за несколько лет до окончательной гибели СССР советский народ начал понемногу возвращаться к подзабытому за десятилетия господствующей радости умению – плакать.

Уже было землетрясение в Спитаке, начали стрелять в Карабахе. Однажды по ошибке я вытащил из ящика чужую телеграмму: «Мы живы. Сурен». Потом, к приходу почтальона, все институтские армяне стали собираться на вахте. В феврале 88-го на черноморские берега обрушилась оттепель – 25 и выше. Вернулся холод и, взбесившись, пожрал расцветшие от края до края сады. Абхазия осталась без мандаринов…

Теперь это можно выдать за недоброе предзнаменование. И может быть, я что-то напутал в последовательности событий. Но, по-моему, теперь это не так важно. Тогда еще верилось, что все утрясется. Как бы там ни было…

А выходить из комсомола мы со студентом Безроговым передумали – мы с перепугу об этом попросту забыли. Есть два замечательных свойства юности – забываешь, не мучаясь, и с помелья не болеешь. Других замечательных свойств юности я не знаю.

Кстати, Безрогов так и не женился.

Начало распада СССР принято отсчитывать с апрельского пленума ЦК, на котором Горбачев объявил Перестройку. Ничего не имею против такого отсчета, к тому же мы не будем говорить о пленуме. Так же как и о том – плохой Горбачев или хороший, кто больше виноват, как разворовывали страну и кто больше украл. Об этом сказано до неприличия много.

Лично у меня никто ничего не крал – я был нищий. То есть обыкновенный. Весь процесс распада сводится у меня к единственному всеохватному воспоминанию – обилию сумасшедших. Или, скажем мягче, «людей не в себе».

Письма от них шли нескончаемыми караванами в редакцию газеты, где я только начинал работать. Листки, исписанные мелким почерком вдоль и поперек – как больной, покрытый сыпью от макушки до пяток – с требованиями привлечь мировой разум к борьбе с талонной системой и ко всем прочим разновидностям борьбы против житейских безобразий пыльными пластами оседали в шкафу. Ежедневно звонил по телефону какой-то человек, говорил, что постиг суть мироздания и требовал, чтоб с ним советовались. Раз в неделю в обязательном порядке являлись поэты в грязных пальто и полными авоськами стихов. Часто наведывалась пожилая приятного вида дама, рассказывала, что ее квартиру прослушивают и доставала из сумки куски магнитофона «Маяк».

Апофеозом стал один человек. Он шел по зеленому бульвару, одетый в отличный костюм-тройку и, опустив голову, не то скулил, не то пытался петь.

Ги-и де Мопассан… ми-и-илый друг… прочитайте первый том… ги-и-и де Мопассан…

И так муторно, так бесконечно он выл…

Я до сих пор не могу понять, почему именно это зрелище больше всех других ошарашило меня. Здесь что-то необъяснимое. Примерно такой же эпизод я прочел в «Окаянных днях»: Бунин увидел в толпе человека с полными ужаса глазами и криво приклеенной бутафорской бородой – и «замер и встал как столб».

Потом все куда-то исчезло. Разом. Окружающий мир вернулся в адекватное состояние, правда, совсем другое по сути. Это значило, что закончилась некая фаза нашей жизни после СССР, но я не рискну рассуждать – какая.

Империи, как люди, начинают умирать с момента рождения. Только у империй это продолжается неизмеримо дольше, чем у людей. Исторически даже самые почтенные из нас застали лишь последние часы жизни Советского Союза. Для добротной историософии нужно подождать хотя бы полвека. Нам остается лишь нечто «тактильное», осязаемое, личное – то, что называется взглядом изнутри. Вопреки устоявшемуся мнению, он плохой помощник науке и вообще «чистому разуму»: так ведь мы не наукой занимаемся…