Ричард Форд - Прочие умершие

Но все же. Обычно никто не хочет видеть умирающего, даже его мать. Мелькни у меня прежде хоть одна мысль об Эдди, быть бы ему в списке спускаемых за борт. Но, поскольку я более не должен делать того, чего не хочу, а такое явное и упорное нежелание привлекает к себе все больше (моего) внимания, желание совершить поступок, который прежде совершать не хотелось, становится непреодолимым. Как говаривал старина Троллоп, «ничто не сравнится в могуществе с законом, которому нельзя не повиноваться». По крайней мере, решил я, можно позвонить.

И стал искать на «пурпурных страницах» хэддамского справочника. Выяснилось, что некий Эдвард Медли по-прежнему проживает на Хоувинг-роуд, 28, то есть через четыре участка от нашего бывшего дома и на противоположной стороне улицы. Когда-то наш дом в стиле старых Тюдоров — его уже давно снесли, чтобы расчистить место для дворца какого-то богача — был для хэддамского городского ландшафта вполне типичным. Не то при нынешней изрытой воронками действительности и после рецессии, начавшейся при Буше, за что все шишки сыплются теперь на Обаму.

Я позвонил Эдди, стоя у себя на кухне, — потому что мог. В это водянисто-теплое, не вполне солнечное утро, которое можно было бы принять за весеннее, стволы деревьев казались мокрыми, черными, гниловатыми. Снег почти весь стаял. Сквозь раскисшую грязь и в лужах проглядывала все еще зеленая трава. Будто в марте распустились рододендроны. Когда три дня назад под вечер я ездил навещать свою бывшую жену Энн в ее шикарном заведении для престарелых, где она живет со своим Паркинсоном, на город опустилась зимняя ледяная пелена, дождь, снег, холод — все перемешалось. Сегодня все это прощено.

— Дом мистера Медли, — услышал я в трубке тихий похоронный голос. Мужской. Это был не Эдди.

— Здравствуйте, — сказал я, — говорит Фрэнк Баскоум. Можно попросить Эдди? Он оставил мне сообщение, просил перезвонить. Вот, звоню. — Сердце у меня заколотилось — бумпети, бум, бум, бумпети. Я уже знал. Неправильный расчет. Возможно, совершена серьезная ошибка — наступившее потепление на фоне избытка свободного времени, как мне и говорили, лишило меня воли придерживаться прежнего решения не звонить. Я уже протянул руку, чтобы пристроить трубку в положенное ей место на стенном аппарате, как если бы вдруг увидел голову грабителя, прошедшего мимо окна, после чего мне надо было бежать и куда-нибудь спрятаться. Сердце колотилось…

— Это старина Бассет? — захрипело в трубке, которую я уже убрал от уха. Услышав свое прозвище, произнесенное этим голосом, я замер. Бассет-Хаунд. Почему мы такие идиоты? Почему нельзя понять, что дело дрянь, прежде чем вляпаешься? Ошибка есть ошибка задолго до того, как ее совершаешь. — Это Фрэнк? — Эдди говорил не в трубку, а издалека в микрофон на аппарате, и его голос, хриплый, прерывающийся, призрачный и все такое, искаженный электроникой его телефона, звучал еще замогильнее прежнего. Он парализовал меня. Я уже ни с кем не хотел разговаривать. На том конце линии Эдди зашелся кашлем. Надо было положить трубку, сделать вид, что само разъединилось, и уносить ноги, пока не поздно. Человек, как правило, удовлетворяется уж тем, что кто-то попытался ему перезвонить. — Ты меня слышишь, Бассет? — кричал Эдди. Из-за густой мокроты у него в легких возник тревожный шум, похожий на стон, но не человеческий. — Вот, черт! — услышал я в трубке. — Сорвался сукин сын.

— Я здесь, — неуверенно произнес я.

— Он здесь! Попался! Есть! — прокричал Эдди. Кому бы ни принадлежал другой похоронный голос — сиделке мужского пола, работнику богадельни, «компаньону», — было слышно, как этот человек, находившийся где-то рядом с телефоном, тоже сказал «Есть!».

— Когда зайдешь? — прокричал Эдди. — Лучше поторопись. А то я уж колокольный звон слышу.

Находившийся не слишком далеко, на Хоувинг-роуд, Эдди слышал те же колокола, что и я у себя на кухне, — карильон в римско-католической церкви Святого папы Льва I выводил мелодию рождественского гимна «Ангелов мы слышали в небесах, сладостно поющих над равниной…»

— В общем… Послушай… Эдди, — попытался заговорить я.

— Чего не перезвонил, скотина? — Кашель. Стон. Потом низко, как органный бас: — О-хо, Господи.

— Вот сейчас звоню, — сердито сказал я. — Просил позвонить — я звоню. Перезваниваю. Я был занят. — Бумп-бумп-бумп.

— Да я тоже занят, — сказал Эдди, — умираю тут, знаешь ли. Хочешь застать в живых, давай живей сюда. Может, ты не хочешь. Может, ты — куриное дерьмо такое. У меня рак поджелудочной перекинулся на легкие и пошел по всему брюху. Но я незаразный.