Петер Ярош - Визит

— Да-да, вы правы, — быстро отвечаю я, и господин Л. спокойно откидывается в своем кресле.

Он дышит глубоко, но глаза его широко раскрыты. Мне кажется, будто он таращит их с такой силой, что каждую минуту они вот-вот лопнут. Я не могу спокойно смотреть на эти его усилия не дать глазам закрыться и не уснуть. Я отворачиваю голову. Господин Аякс с левой стороны от меня давно уже спит и тихонько похрапывает. Рот его полуоткрыт, и из левого уголка текут слюни.

— Этот человек часто утверждает, что он является лучшим любовником нашего столетия, — говорит насмешливо госпожа В. В., указывая на спящего Аякса. — Черт бы его взял, идиота. Он мог уже давно подохнуть, ни одна женщина слезинки бы не проронила. Это слюнявое ничтожество непрерывно треплется о любви. Тоже мне поэт! Его темы: «Существует или не существует любовь?», «Верю или не верю в силу любви?» — только для непосвященных, если не для идиотов… Вы только посмотрите на него! Чем ничтожнее человек, тем заботливее он одевается. Его ненормальная забота об одежде может свидетельствовать только о недостаточной интеллигентности… Конечно, есть и исключения, и потому иногда годится такое положение: чем незначительнее личность, тем равнодушнее она к одежде… Однако надо уметь различать вкус в небрежности и границы заботливости… Если это расширить, то тогда положение будет звучать так: чем больше природный вкус проявляется в небрежности к одежде, тем более оригинальна и более масштабна личность, но небрежная одежда без вкуса плоха вдвойне и, таким образом, плохо характеризует того, кто ее носит… И далее: и заботливость должна иметь свои границы. Едва она минует некую точку, она становится излишней, и тогда я осуждаю эту заботливость! Она свойственна только тем, кто заботой об одежде желает скрыть недостатки своего духа. Уважаемый господин, — обращается госпожа В. В. прямо ко мне, — я пришла сюда только для того, чтобы дать оценку одежды индивидов, которые явятся результатом опытов господина Джойниуса…

Я не понимаю, что она хочет сказать, потому что мне неизвестно, в чем заключаются опыты господина Джойниуса, поэтому я согласно киваю, поскольку мне не хочется спорить с госпожой В. В. Мне кажется, что злость ее еще более надоедлива, чем голодная муха. У меня появляется желание плюнуть ей в морду, но я сдерживаюсь. Я становлюсь покорным, когда вглядываюсь в ее злые глаза. «Баба-яга! — думаю я. — Ядовитая старуха! Соленая жаба!» Мне кажется, что она целые века сидела в соляной луже на дне соляной шахты и вся просолилась! Тьфу! Я бы дал ей крутить шахтный подъемник или запряг в конный привод, чтобы вся соль из нее вышла по́том… Неужели я боюсь?

— Господин Одас, — зовет меня от двери господин Джойниус.

Я вздрагиваю и испуганно озираюсь. Господин Джойниус стоит в раскрытых дверях и делает мне знак рукой. Я оглядываю всех присутствующих, но ни один из них не уделяет мне внимания. И госпожа В. В. смотрит под стол. Я начинаю жалеть, что я сюда пришел… Но все же встаю и медленно перемещаюсь… И в эти моменты множество вещей приходит мне на ум… Я знаю людей, которые верят в закон правдоподобия… Что-то я запутался… Например, некоторые часто летают самолетами, но в определенный момент у них настает перелом, и с той минуты они перестают пользоваться самолетом… Это потому, что они верят в закон правдоподобия… Они ждут, пока какой-нибудь самолет разобьется, пока подтвердится закон правдоподобия, а когда это произойдет, они опять начинают летать самолетами… Через какое-то время они опять перестают и т. д. и т. д… Сейчас я кажусь очень похожим на этих людей, но с одним исключением: я не выждал… Несмотря на это, я встаю, иду, приближаюсь к господину Джойниусу… Я не могу назвать приятным положение, в котором нахожусь… Как себя чувствует тот провидец, которого настиг закон правдоподобия? Не знаю, спрашивал ли кто-нибудь из вас самого себя, что происходит в самолете, который падает на землю, чем наполняется мгновение от начала падения до самой катастрофы? Я не знаю, можно ли правильно ответить на этот вопрос, хотя возможностей очень много и каждая равно правдоподобна и неправдоподобна… Может быть, мгновение, когда все происходит, и падение столь быстры, что никто ничего не успевает сделать? А может быть, ожидание того, что должно произойти, настолько гипнотизирует, что препятствует какому-либо действию? Или же сознание близкой смерти высвобождает на эти краткие мгновения инстинкты? Или те, кто падает, не замечают и не знают, что падают, и все происходит без их прямого участия?